Кристофер Гортнер - Заговор Тюдоров

– Эдвард Кортни, граф Девон. Вроде бы они с принцессой в родстве.

– Что-нибудь еще он сказал?

Помня, что Сесил говорил насчет Кортни, я едва сдерживал побуждение немедля засыпать Перегрина вопросами. Я заставил себя дышать глубоко и мерно, будто вновь засыпаю, и лишь затем пробормотал себе под нос:

– Она заметит пропажу пса.

– В том-то и соль. Уриан пойдет только за кем-то из своих.

Я улыбнулся, закинув руки за голову. Любимец Елизаветы устроился у меня в ногах. Дыхание Перегрина стало ровным и глубоким. Мальчишка способен был уснуть где угодно.

Итак, я получил подтверждение: Елизавета дружна с Кортни, что бы эта дружба ни означала, а поскольку на них обоих охотится Ренар, эта весть не сулит ничего хорошего. Потом я подумал о дохлом псе, которого зашвырнули в часовню королевы, о привязанной к его шее листовке с угрозами католикам…

На какой погибельный путь ступила Елизавета?

Я проснулся затемно. Пока я торопливо ополаскивал лицо в тазу, перед тем проломив тонкий лед, Перегрин вскочил, объявил, что будет мне прислуживать, и, встрепанный со сна, с кувшином под мышкой двинулся неверным шагом набрать свежей воды.

Потом я встал обеими ногами в погнутый таз, и Перегрин полил меня, накренив кувшин над моей головой. Вода оказалась такая холодная, что я, обмываясь, едва мог шевелить руками.

– Добудь нам жаровню или грелку с углями, что угодно, лишь бы давало тепло! – приказал я, стуча зубами. – Если так умываться каждое утро, можно и замерзнуть до смерти!

– Слушаюсь, хозяин! – отозвался Перегрин.

Я попытался хлестнуть его штанами, но он успел отскочить. Еще никогда в жизни я не одевался быстрее, невзирая даже на то, что еще не обсох. Когда я сунул за голенище сапога кинжал, Уриан заскулил и стал скрестись в дверь.

– Его нужно вывести во двор, – заметил Перегрин.

Мальчишка явно не намеревался повторять мои умывальные подвиги, хотя спал не раздеваясь и вид у него был крайне неприглядный.

– Прекрасно, – отозвался я, – вот ты и выведешь. Заодно, раз уж взялся за дела, проверь, как там поживают наши кони. Они должны стоять в тепле и быть накормлены. Я постараюсь прийти в конюшню при первой же возможности. Хочу глянуть на этого Кортни. Кстати, если увидишь ее высочество, постарайся задержать ее, но смотри, чтобы никто другой не сообразил, что вы знаете друг друга.

– Бьюсь об заклад, ее высочество будет просто счастлива, – колко заметил Перегрин и, пристегнув поводок к красному кожаному ошейнику Уриана, ушел.

Я задвинул свою шпагу в ножнах под кровать: ходить с оружием, во всяком случае открыто, при дворе было запрещено. Затем я огляделся, прикидывая, куда можно спрятать сумку. Там не было ничего, что могло бы вызвать подозрения против меня, если не считать книжки, которую мы с Сесилом уговорились в случае нужды использовать для шифрованных писем. Я бы предпочел не оставлять ее на виду. Ни одной расшатанной половицы, которую можно было бы приподнять, в комнате не нашлось. В конце концов я решил затолкать сумку в сундук, и тут в дверь постучали. На пороге стоял Рочестер и ухмылялся, крайне довольный собой.

– Доброго вам утра, мастер Бичем! Хорошо спалось? – Он сделал паузу, окинув меня испытующим взглядом. – Ну как, готовы?

– Готов? – эхом отозвался я.

– Ну да. Ее величество согласилась принять вас нынче утром. Верней говоря, она на этом настаивает.

За окнами галереи падал снег, превращая постройки внутреннего двора в драгоценные, отороченные белым мехом шкатулки. Во дворце, вопреки обилию ковров и гобеленов, гуляли вездесущие сквозняки. Пронизанный бесчисленными галереями и переходами, изобилующий просторными, обитыми тканью нишами, которые отражали стремление хозяев к роскоши, а не к надежности и прочности жилища, Уайтхолл до сих пор оставался незавершенным. Это гигантское сооружение возводили годами, и его бесчисленные вычурные залы, частные покои, комнаты слуг и чиновничьи кабинеты мирно существовали бок о бок с парусиной и строительными лесами, которые до сих пор стояли у недостроенных стен, с зияющими щелями в известке, сквозь которые свободно задувал ветер.

Ноги мои совершенно окоченели в сапогах к тому времени, когда мы наконец дошли до галереи, увешанной потемневшими от копоти картинами. Стражники расступились, пропуская меня в мир, которого я никогда не видел прежде, – в анфилады комнат, где стены были обшиты панелями, комнат с роскошными драпировками, золотой и серебряной посудой, канделябрами и резными креслами, такими огромными, что в них можно было спать. На коврах, устилавших полы, были щедро рассыпаны сухая лаванда и розмарин, и при каждом нашем шаге под ногами хрустели лепестки и веточки, источая пьянящий аромат. Во всех каминах, утопленных в стену, горели яблоневые дрова, прогревая воздух до летнего зноя. Было так жарко, что я вдруг почувствовал, как под тесным новым камзолом заструился пот. Мне припомнились рассуждения Кейт о влиянии погоды на жидкости тела, и я подумал, что такой резкий переход от холода к теплу – верный способ захворать.

Я снял шапку. Когда я утер пот со лба, до нас донесся взрыв женского смеха. Рочестер указал на кисейную, шитую серебром занавеску, которая прикрывала арочный проход, украшенный по притолоке гирляндой неистово веселящихся алебастровых херувимов. На лице Рочестера появилась фривольная ухмылка:

– Ты, конечно, будешь там, как лиса в курятнике, ну да такому юнцу капелька женского внимания не повредит.

Я усмехнулся в ответ, оправляя камзол. Из комнаты, которая скрывалась за занавеской, донесся громкий и явно недовольный голос королевы:

– Мистрис Дормер, немедля прекратите этот адский хохот! Из-за него я и собственных мыслей не могу расслышать. Так что же, подходит этот венец или нет? У нас, знаете ли, и других забот хватает.

Под новые раскаты визгливого смеха я ступил в арочный проем.

Комната, в которой я оказался, была большая, с двумя окнами во всю стену, выходившими на заснеженный парк. Здесь царил неописуемый беспорядок, повсюду – на столах, креслах, буфетах и даже кое-где на полу – были разбросаны ткани разных цветов. Стайка собачек с черными или бурыми пятнами, все как одна с косматыми ушами и в нарядных, усаженных драгоценными камнями ошейниках, при виде меня разразилась пронзительным лаем. Одна самая отважная и почти целиком черная собачонка подскочила ко мне и под безудержный женский смех вцепилась в носок сапога. Хрупкая белокурая девушка в платье из серебристого атласа бросилась в погоню, сгребла безобразницу в охапку и смущенно глянула на меня. У нее были огромные серо-голубые глаза и нежное личико, тронутое девическим румянцем. На вид ей никак не могло быть больше семнадцати.