Филиппа Грегори - Меридон

– Это все мистер Бриггз, – сказал Перри. – У меня нет права голоса в том, как здесь ведутся дела, пока я не женился или не стал совершеннолетним.

– Двадцать один? – спросила я.

Он кивнул.

– Четыре года, – заметил он.

– Мне еще дольше, – отозвалась я. – Мне всего шестнадцать. Пять лет ждать.

Перри искоса на меня взглянул.

– Я знаю, мама этого хочет, – осторожно сказал он. – И, честно говоря, Сара, она велела мне тебя попросить. Вообще-то, – добавил он с безупречной честностью, – она сказала, что заплатит мои карточные долги, если я тебя попрошу.

– О чем попросишь? – спросила я.

Но я знала.

– Попрошу тебя выйти за меня замуж, – сказал он без малейшего пыла. – Я тебе скажу, почему я согласился.

Он лег на спину, праздный и прекрасный, как падший ангел, и стал загибать белые пальцы, выставив руку в небо.

– Во-первых, я возьму в свои руки землю и капитал. Во-вторых, ты получишь свою землю и капитал. В-третьих, мы сможем управлять ими вместе и позаботиться о том, чтобы Широким Долом управляли разумно, но обращались с людьми не так плохо, как в Хейверинге. В-четвертых, нам не придется ни с кем другим вступать в брак, или ухаживать, или ездить в Лондон на балы и вечера, если только мы сами не захотим.

Я вытянулась рядом с ним и подперла голову рукой, чтобы смотреть ему в лицо.

– А почему ты не хочешь ухаживать за девушками? – спросила я. – Я с вами живу пять месяцев и ни разу не видела, чтобы ты тайком выбирался по ночам из дома, разве что напиться. Тебе не нравятся девушки, Перри?

Он повернулся ко мне, и его голубые глаза взглянули на меня ясно и спокойно.

– Это в-пятых, – сказал он. – Нам с тобой обоим не нравится, когда нас трогают – в этом смысле. Я не против того, чтобы ко мне прикасались сестры. И ты. Но не выношу, когда меня тискают девушки. Мне не нравится, как они на меня смотрят. Не нравится, как гладят по рукаву, или всячески норовят прикоснуться к плечу, или встать поближе. Мне это просто не по душе. И я знаю, что никогда не женюсь, если мне придется за кем-то ухаживать, целовать и тискать.

Я его понимала. Я сама была такой же колючей и независимой, только, наверное, для молодого человека дело обстояло еще хуже: от него ждали, что он будет ласкаться, и ластиться, и получать пощечины за труды.

– Если мы поженимся, нам нужен будет наследник, – выпалил он. – Но когда у нас будет сын, мы сможем жить как друзья. Я подумал, тебе это понравится, Сара.

Я подтянула колени к животу, где билась боль, и обняла себя, чтобы утешить.

– Не знаю, – тихо сказала я.

Перри закрыл глаза и поднял лицо к солнцу.

– Я думал, это был бы выход для нас обоих, – сказал он. – Я знаю, ты боишься выходить в свет, даже если рядом будет мама. А так все будут знать, что ты моя невеста и мы помолвлены. Тебе не придется столько разъезжать. Мужчины не будут тебе досаждать. Мама или сестры всегда будут рядом. И я всегда смогу прийти.

В глубине души я боялась лондонского сезона и проклинала себя за упрямство, с которым настаивала, что хочу вращаться в лучшем обществе, хотя утонченности для него во мне было не больше, чем в верховом акробате.

– Я бы этого хотела, – согласилась я.

– И ты сможешь сама управлять поместьем, – напомнил Перри. – Как хотела, и не придется так долго ждать.

Я кивнула. Пять лет, с точки зрения моих шестнадцати, были невообразимо долгой жизнью. Я не могла представить, как стану дожидаться двадцати одного года. А моя деловая жилка подсказывала, что пять лет – слишком долгий срок, чтобы оставить поместье в руках Уилла Тайяка и Джеймса Фортескью.

– Мы ведь соседи, – сказал Перри. – Если ты выйдешь замуж за кого-то другого, он увезет тебя к себе в дом. А он может жить где угодно. Ты сможешь приезжать в Широкий Дол, только когда он тебе позволит.

– О нет! – внезапно воскликнула я. – Я об этом не подумала!

– А надо было, – сказал Перри. – Твой муж назначит собственного управляющего, а он может вести дела еще хуже, чем сейчас.

Я протянула руку и развернула к себе его лицо. Он открыл глаза.

– Поцелуй меня, – попросила я.

Его поцелуй был нежен и холоден, как прикосновение пальцев его матери к моей щеке. Он едва дотронулся до меня губами – и сразу отодвинулся.

– Ты мне нравишься, правда, – сказал он. – Я хочу, чтобы мы были друзьями. Мама хочет, чтобы мы поженились, и, думаю, она права. Но я все равно хочу, чтобы мы были друзьями.

Одиночество и печаль, которые я вечно носила в себе, вдруг разрослись и стали меня душить, когда он предложил мне дружбу.

Поцеловал он меня так легко и прохладно, как, бывало, чмокала на ночь Дэнди, и я вдруг подумала, как давно ко мне не прикасался никто, кому бы я нравилась. Я застонала, закрыла лицо ладонями и перекатилась ничком, уткнувшись в вереск.

Я не плакала.

Я пообещала себе в тот день, что больше не буду плакать. Я просто лежала, одеревенев, и слушала, как у меня вырвались три или четыре стона, словно сердце мое рвалось от одиночества.

Перри ничего не сделал.

Он просто был рядом, как прекрасный цветок, и ждал. Когда я перестала корчиться и легла тихо, он протянул руку и положил ее мне под затылок. Ладонь у него была прохладная и мягкая, как женская.

– Я тоже несчастлив, – тихо произнес он. – Поэтому я и пью. Я не тот сын, который нужен маме. Джордж был таким. Она никогда не полюбит меня так, как любила его. Я подумал, что, если бы нам пожениться, мы оба были бы не так одиноки. Мы могли бы быть друзьями.

Я повернулась к нему.

Глаза мне жгли невыплаканные слезы, они горели, словно в них надуло дорожной пыли. Я потерла их тыльной стороной руки, затянутой в перчатку, и сказала:

– Да.

Я произнесла это со всей глубиной своего одиночества и с отчаянием понимания, что больше никого никогда не полюблю.

– Да, это может сработать. Я подумаю, – сказала я.

Ничего не могло быть хуже этого палящего ожидания, пока пройдет боль. Мы с Перри были детьми, которых бросили. Моей сестры больше не было, его талантливого, блестящего брата Джорджа – тоже. Мы двое остались, чтобы унаследовать все богатство, землю и дома. Мы могли помочь друг другу освоиться со всем этим.

– Да, – сказала я.

– Тогда хорошо, – сказал Перри.

Мы поднялись на ноги, он тщательно отряхнул сюртук, надел его, расправив полы и рукава.

– Теперь мама выплатит мои карточные долги, – довольным голосом произнес он. – Скажем ей за ужином?

– Да, – ответила я.

Казалось, прошли годы с тех пор, как кто-то принимал со мной вместе решение и просил меня о помощи. Хорошо было опять стать частью «нас», даже если это были всего лишь глупый Перри и я.

– Мы можем пожениться, когда составят контракт, – сказал Перри. – В Лондоне, если хочешь, или здесь.

– Я не против, – ответила я. – Мне все равно.