Спенсер Скотт - Анатомия любви

Я забрался на перила на крыльце и каким-то образом сумел встать на подоконник, на хлипкую деревянную перекладину в дюйм шириной, с которой осыпалась краска. Я вцепился в оконную раму, силясь удержаться на ногах в одних носках: чтобы не упасть, я прижался всем телом к стеклу и попытался отжать его коленом, собираясь забраться в дом. До меня не дошло, что можно просто просунуть руку в уже проделанную дыру и отодвинуть щеколду на окне. С третьей попытки стекло выпало, развалившись на два огромных куска с зазубренными краями. Я вырвал ногами москитную сетку, и в это время на кухне зажегся свет. Я начал спускать ноги на пол и получил удар по голеням такой силы, что чуть не задохнулся. Боль залила все тело, а в следующий миг меня ударили еще, и еще. Я держался за оконную раму с миниатюрными Альпами из зазубренного стекла: три четверти тела были уже в доме, только голова торчала наружу, – и оглашал криками ночной воздух. Меня снова ударили, на этот раз по коленям, я разжал руки и упал на кухонный пол.

Джейд стояла передо мной, держа швабру, как бейсбольную биту, нацелив на меня красное древко. Я неуверенно шагнул к ней, и она снова ударила, промахнулась, однако вынудила меня притормозить.

– Не надо, – сказал я.

Я сжал руку, и в кончики пальцев вонзились осколки, торчавшие из ладони.

Джейд была в одном белье. Она тяжело дышала, и в то же время ее била дрожь, как будто она бежала под ледяным дождем. На одной щеке у нее отпечатались складки ткани, волосы были примяты – она пыталась поспать. Она так и стояла, замахиваясь на меня шваброй, хотя ее глаза, кажется, не смотрели на меня. Она поворачивала голову из стороны в сторону, с трудом сглатывая. Шагнув вперед, она швырнула швабру на пол, подошла ближе, застыла, безмолвная и окаменевшая, прямо передо мной. Я протянул к ней руки, обнял ее, прижал к себе неподатливое тело.

– Нам необходимо поговорить, – сказал я. – Я знаю, что рассказала тебе Ингрид, и это правда. Только не вся правда, Джейд. Джейд?

Она медленно подняла руки, уперлась ладонями мне в грудь, отпихнула меня:

– Если ты останешься, останешься в доме… Нет, ты должен уйти, не хочу быть рядом с тобой, потому что, если ты останешься, я себя убью, Дэвид. Ясно тебе? – Она тяжело задышала и разразилась слезами. Закрыла руками глаза, и пальцы ее показались снежно-белыми по сравнению с раскрасневшимся лицом. – Уходи! – прокричала она сквозь слезы. – Убирайся!

Я развернулся, отпер заднюю дверь и вышел. В своем абсолютном душевном опустошении я, кажется, искренне верил, что Джейд кинется за мной, чтобы удержать, позвать обратно, но, как только я закрыл за собой дверь, она бросилась к ней и заперла. Я стоял на крыльце, глядя в открытое окно, но у меня не хватило духу лезть в него во второй раз. Я подождал, пока потухнет свет, прислушался, надеясь услышать ее удаляющиеся шаги, только она выскользнула из кухни без звука. Призрак.

Всего, что было потом, я не помню. Я пытался придумать, где переночевать. Пошел к соседям, к Голдманам, но у них в окнах горел свет, и я постеснялся зайти. Не знаю, как я выглядел в ту ночь со стороны: парень в носках, с окровавленными ладонями, небритый, усталый, охваченный страхом. Я бродил где-то, пытаясь собраться с мыслями. Рубашка у меня промокла – шел дождь. Я старался найти место для ночлега. Когда я по-настоящему измотан, кажется, будто в голове проходят слабые электрические разряды, медленно ползут, словно змеи. В Роквилле я спрашивал, что это за болезнь, но, вероятно, ничего страшного, какая-то ерунда. Потом я снова вернулся к «Гертруде», на задний двор, и смотрел на темный дом. Черная крыша сливалась с дождливым небом без всякой заметной границы. Передо мной просто вставала черная громада. Я уже не думал о том, чтобы еще раз войти в дом, однако мне требовалось место для ночлега.

В итоге я устроился в собачьих будках, которые Джейд сколотила для щенков с их мамами. Наверное, она дожидалась моего возвращения, чтобы разобрать будки. На земле лежала кучка сена, мелкоячеистая сетка, рубероид, чтобы укрыться от дождя. В вольере стоял успокаивающий запах собак: шерсти и помета, дыхания и молока – реальности. Я заполз в укрытие, совершенно довольный тем, что нашел такое замечательно место, и совсем близко. Я улегся так, чтобы видеть дом, старался представить утро, когда Джейд заметит меня и начнется длительный процесс осмысления всего, что нам известно. Я вспоминал, как мы занимались любовью в гостинице «Макальпин», решил, что необходимо вспомнить все до малейшей подробности, но уснул на том месте, где Джейд позвала меня в постель.

Рассвет я проспал. Я лежал, залитый солнцем. Джейд встала, выглянула в окно и увидела, что я сплю в собачьей будке. Должно быть, это ее напугало, она решила, что больше не желает иметь со мной ничего общего. Не знаю, в какой последовательности разворачивались события. Она оделась, но вот до звонка в полицию или после? Она надела шорты цвета хаки и синюю блузку, закатав до локтя рукава. Синие матерчатые туфли на джутовой подошве. Потом позвонила. Почему-то я сомневаюсь, что она звонила в полицию прямо с постели. Вероятно, она надеялась, что, пока одевается, я чудесным образом проснусь и, когда она снова выглянет в окно, вольер будет пуст, лишь на соломе останется отпечаток моего тела. Но я все еще был там, спал – нет, начал шевелиться, просыпаясь. Помню, как открыл глаза еще до приезда полиции, помню, увидел чистое светлое небо, ощутил запах сена, потрогал порезы на руке и снова заснул, на этот раз глубже, провалился в сон, как будто предчувствуя, что мне еще долго-долго не придется спать на свободе.

– У меня во дворе человек, который… – заявила Джейд полиции.

Только который? Который угрожал мне? Убил моего отца? Ворвался ко мне в дом? Сошел с ума? Не знаю, что сказала она обо мне полиции Стоутона. Она не сказала, что меня разыскивают в Чикаго, потому что я несколько часов просидел в участке, прежде чем они узнали об этом. Вероятно, она просто попросила их приехать и забрать меня, не удосужившись что-либо объяснить. А когда они приехали, она пришла с ними на задний двор, чтобы я мог увидеть ее. Один из копов пнул меня в плечо, и, проснувшись, я сразу понял, что произошло.

– Вставай! – заорал один из них, как будто ожидая от меня самого худшего.

На мгновение я замешкался, пытаясь понять, можно ли сделать что-нибудь, каким-то образом изменить направление лавины событий. Коп снова толкнул меня ногой, и Джейд закричала:

– Зачем вы так!

Один из копов что-то ей ответил, а я тем временем встал. Они схватили меня за руки, как будто я действительно был опасным преступником, впились в меня пальцами, принялись дергать из стороны в сторону, творя те мелкие гадости, которые ломают человеческий дух. Это же был рутинный утренний арест, все должно было пройти спокойно и гладко. Уж не знаю, почему вызвал у них такое отвращение, проснувшись в собачьем вольере. Нет, я знаю, что выглядел отвратительно, но я же только-только разлепил глаза, сомневаюсь, что мог кому-то показаться опасным. Наверное, дело было в том, каким незащищенным я выглядел, сколь явно не желал за себя постоять. Они повели меня прочь, и я зашагал, чтобы они не тащили меня волоком. Я старался обернуться, увидеть Джейд, но они вцепились еще крепче, и впервые за то утро меня пронзил страх. «Эти ребята меня по-настоящему ненавидят», – подумал я. Меня затолкали на заднее сиденье патрульной машины. Теперь я мог обернуться на дом, но Джейд уже не было видно. Она так и осталась на заднем дворе, глядела на будки, вспоминая собак, вспоминая, как мы растили их и как они едва не подтолкнули нас к тому, чтобы завести семью. Еще она, наверное, слегка дрожала, чувствуя, как зарождаются сомнения, правильно ли она поступила. Машина тронулась. Я сидел в наручниках, но, в отличие от полицейских машин в больших городах, решетки, отделявшей меня от копов, не было. Я много раз слышал, какую боль причиняют наручники, поэтому не удивился, но я не был готов к тому, с какой яростью эта боль будет вгрызаться в мои внутренности. Я обливался потом, казалось, меня вот-вот вырвет, а душу леденил страх опозориться.