С. Стивенс - Легкомысленные

Первым я опознала запах – изысканный аромат кожи, земли и человека по имени Келлан Кайл. Я не знала, откуда он взялся, и пока не воспринимала его затуманенным зрением, однако чувствовала и узнавала его по рукам, державшим меня.

Он осторожно уложил мою голову себе на колени, пристроившись рядом на полу. Одной рукой он гладил меня по спине, другой – ощупывал мое лицо, дабы убедиться, что со мной все в порядке.

– Кира?

Голос все еще доносился издалека, хотя я понимала, что он сидит вплотную ко мне.

Картинка начала проясняться, и в фокусе оказались его выцветшие джинсы. Я с трудом подняла голову и попыталась уразуметь происходящее. Взгляд Келлана смягчился, пальцы любовно прошлись по моему лицу. Похоже, я грохнулась в обморок, а он следил за мной – он всегда следил за мной – и спас от новой боли. Затем я вспомнила о нашей отчужденности и моей неимоверной скорби при виде того, как уходил Денни. Резко сев, я бросилась в объятия к Келлану, раздвинув ему колени, повиснув на шее и мечтая, чтобы это длилось вечно. Он напрягся и содрогнулся, как будто я сделала ему больно, но в итоге свел руки у меня на спине и крепко прижал к себе, осторожно покачиваясь вместе со мной на полу и бормоча, что все будет в порядке.

Рев самолетных двигателей вернул наше внимание к тому, что болезненно волновало нас в первую очередь, и, обернувшись к окну, мы увидели огромный лайнер, выруливавший к взлетной полосе. Мы наблюдали за ним молча. По моему лицу струились слезы, а с губ срывались тихие всхлипы. Келлан продолжал гладить меня по спине и прислонился ко мне головой, время от времени касаясь губами волос. Я вцепилась в него, и, когда самолет скрылся из поля зрения, уронила голову на плечо Келлану и безудержно разрыдалась.

Он позволял мне держаться за себя, пока моя боль если не унялась, то хотя бы ослабела. Когда я начала икать и пытаться отдышаться, он бережно, но твердо убрал меня со своих колен. Я попробовала упереться, совсем уже возмутительно цепляясь за его одежду, но Келлан настойчиво избавился от меня и встал.

На лице его была написана решимость. Мне пришлось опустить глаза и уставиться в пол. Я ненадолго вообразила, будто мы воссоединились в скорби, но, вероятно, ошиблась. Выражение лица Келлана было отнюдь не восторженным от перспективы моего возвращения. Казалось, он собирался попрощаться вторично. Мне не хотелось этого слышать.

Я пялилась на свои колени, когда его рука осторожно коснулась моей макушки, и я неуверенно взглянула в поразительно безупречное израненное лицо Келлана. На его губах играла мягкая улыбка, а глаза чуть потеплели, хоть и остались печальными.

– Машину вести сможешь? – спросил он негромко.

Горе едва не захлестнуло меня вновь при мысли, что мне придется ехать домой одной и сидеть в пустой квартире. Я хотела ответить ему, что нет, он нужен мне, что я должна остаться с ним и нам необходимо отыскать тропинку, которая соединит нас вновь и уведет от моей ошибки. Но я не смогла. Кивнув утвердительно, я приготовилась к тому, чего боялась всегда, – одиночеству.

Келлан кивнул и протянул мне руку. Я крепко схватила ее, напитываясь его теплом, и он помог мне подняться. Моя ладонь легла ему на грудь, ощутив повязку, и Келлан поморщился от боли. Я не тронула ребра, рука покоилась на грудных мышцах, и его страдание было непонятно. Возможно, травмы оказались серьезнее, чем я думала. А может быть, ему просто не понравилось мое прикосновение.

Келлан отвел мою руку, но удержал пальцы. Мы стояли лицом друг к другу – близко и в то же время неизмеримо далеко.

Я выбрала его, а потом бросила. Простит ли он это когда-нибудь?

– Прости меня, Келлан, я ошиблась.

Объяснять я не стала. Не смогла, так как горло мое сомкнулось и говорить дальше было невозможно.

Взгляд Келлана затуманился, он кивнул. Понял ли он, что я имела в виду? Что считала ошибкой свой уход от него, а не любовь к нему? Объяснить это я не могла, а он и не спросил меня. Я машинально вскинула подбородок, когда он склонился ко мне. Наши губы встретились на полпути, нежные и страстные, разомкнутые перед полным погружением в чувство единения. В десятки мелких, голодных, недостаточно долгих поцелуев, которые пришпорили мое сердце.

Наконец Келлан заставил себя остановиться. Он отпрянул, пока дело не зашло слишком далеко и мы не отдались на волю сексуального напряжения, всегда существовавшего между нами. Отпустив мои руки, Келлан неохотно отступил от меня:

– И ты меня прости, Кира. Еще увидимся.

С этими словами он повернулся и ушел, оставив меня в горестном смятении задохнувшейся, одинокой. Его прощание эхом звучало в ушах. Я была на сто процентов уверена, что он сказал это не всерьез, и не сомневалась, что видела Келлана Кайла в последний раз.

Каким-то чудом я добралась до дома, ибо перед глазами все плыло, но я ухитрилась ни в кого не врезаться по пути. Но нет, все слезы я приберегла для подушки в форме сердца, которую где-то выклянчила для меня сестра. Я промочила ее насквозь, после чего заснула как убитая.

На следующий день, когда я проснулась, мир показался немного светлее. Возможно, из-за того, что туман в голове рассеялся, а синяки меняли окраску, и это свидетельствовало о каких-то выздоровительных процессах, идущих где-то в моем организме. А может быть, это было вызвано завершением болезненного разрыва с Денни, по поводу которого мне больше не придется тревожиться. С делом – с нами – покончено, и мне было хорошо, пусть даже эти слова ранили мое сердце.

Душ и одевание принесли еще большее облегчение, и я, глядя в зеркало на свой ушибленный череп, задалась вопросом о дальнейшем. Мне, безусловно, нужна работа. И я должна наверстать упущенное в учебе. Покуда я поправлялась, зимние каникулы уже начались, но несколько телефонных звонков от моего доктора, меня самой и – что удивительно – от Денни предоставили мне отсрочку, и я могла отработать занятия, которые пропустила. И если поднажать, то я не сомневалась, что управлюсь до начала семестра.

Стиснув зубы, я решила, что так и поступлю. Пусть я лишилась работы, парня, любовника – у меня, если я хорошенько постараюсь, могла остаться моя драгоценная стипендия. А коль скоро это удастся, тогда возможно – только возможно, – что мое сердце исцелится так же медленно и верно, как и голова.

Денни позвонил через два дня прямо перед нашим с сестрой отлетом домой на Рождество. У родителей уже были приготовлены билеты для нас с Денни, и тот, что предназначался ему, переписали на Анну. Они были глубоко расстроены, когда я сказала им, что у нас с Денни ничего не вышло. Еще они два часа мариновали меня, допытываясь, когда я вернусь в Университет Огайо.