Филиппа Грегори - Подкидыш

Брат Пьетро и Лука обменялись изумленными взглядами. Затем клирик, низко опустив голову, еще что-то отметил в своих бумагах.

– Ваше аббатство, кажется, довольно богато, – заметил Лука – собственно, он сказал первое, что пришло ему в голову, чтобы сменить столь страшную тему.

Сестра Урсула покачала головой.

– Нет, мы ведь приносим обет бедности. Каждая из нас приносит обеты бедности, послушания и непорочности. Мы ничем не можем владеть, не можем следовать собственной воле, не можем любить мужчину. Мы все принесли эти обеты; этого избежать невозможно. Да, мы все принесли их. И все сделали это по доброй воле.

– За исключением вашей настоятельницы? – предположил Лука. – Насколько я понимаю, она вовсе не хотела приносить эти обеты. Как и в монастырь уходить не хотела. Ей приказали это сделать. Ведь не по собственной воле ей пришлось вступить на путь бедности, послушания и отсутствия плотской любви?

– Тебе придется спросить об этом у нее, – с тихим достоинством промолвила сестра Урсула. – Она прошла обряд посвящения в монахини. Она отказалась от своих богатых одежд, хотя привезла с собой сюда полные сундуки. Из уважения к тому положению, которое она некогда занимала в обществе, ей было разрешено переодеваться в эти платья у себя в покоях. Ее служанка сама побрила ей голову и помогла переодеться в грубое белье и шерстяное платье в соответствии с нашим уставом. И она сама надела на голову апостольник и прикрыла лицо белым платом. А после этого пришла в часовню и в полном одиночестве долгое время лежала на каменном полу перед алтарем, раскинув руки и прижавшись лицом к холодным каменным плитам. Она сама предалась Господу, и только она сама знает, от всей ли души приносила она святые обеты. Ибо душа ее от нас, ее сестер, скрыта.

Она помолчала, колеблясь. Потом прибавила:

– Но ее служанка, разумеется, никаких обетов не приносила. Она живет среди нас, как чужая, и, насколько я знаю, никаким правилам не подчиняется. Я даже не уверена, служанка ли она у госпожи аббатисы. Похоже, их отношения более чем…

– Что? – в ужасе спросил Лука.

– Чем необычны, – спокойно пояснила она.

– Но разве ее служанка не из сестер-мирянок?

– Я действительно не знаю, стоит ли называть ее служанкой. Говорят, она была ее личной горничной с самого детства, и, когда аббатиса присоединилась к нашему ордену, она последовала за нею, как собака следует за своим хозяином; она сопровождает аббатису повсюду. И живет вместе с нею. Спать в монашеской келье она не пожелала и сперва спала в кладовой рядом со спальней аббатисы, а потом и вовсе стала ложиться на пороге ее комнаты, точно рабыня. А с недавнего времени они спят в одной постели. – Сестра Урсула поджала губы и помолчала. – Остается предположить, что аббатиса добровольно делит с нею ложе .

Перо брата Пьетро повисло в воздухе; от удивления он так и застыл с раскрытым ртом, но вслух не сказал ни слова.

– Она посещает церковь, – продолжала сестра Урсула, – ибо следует за госпожой аббатисой как тень, но не молится, не исповедуется и не ходит к мессе. Я полагаю, что она из неверных, хотя толком, разумеется, мне ничего не известно. Она – это какое-то невероятное исключение из наших правил. Мы даже сестрой ее не называем, а зовем по имени: Ишрак.

– Ишрак? – с удивлением повторил странное имя Лука.

– Она настоящая оттоманка, – сестра Урсула очень старалась говорить об этом спокойно. – У нас в аббатстве ее просто невозможно не заметить. Она носит черное платье, как мавританки, а лицо порой закрывает покрывалом. Кожа у нее цвета жженого сахара. Обнаженная, она кажется золотистой, как ириска. Покойный хозяин замка привез ее с собой из Иерусалима совсем ребенком. Возможно, она досталась ему в качестве военного трофея, а может, была у него в доме чем-то вроде любимого домашнего зверька. Он не стал давать ей другое имя и крестить ее тоже не стал, но воспитывал ее, рабыню, вместе со своей родной дочерью.

– Неужели ты думаешь, что это в ней причина здешних беспорядков? Ведь все, кажется, началось сразу после ее появления в аббатстве? И появилась она здесь, кажется, одновременно с госпожой аббатисой?

Сестра-алмонер пожала плечами.

– Некоторые монахини очень испугались, когда впервые ее увидели. Эта Ишрак, разумеется, еретичка, да и вид у нее довольно свирепый. И она, как я уже говорила, всегда тенью следует за госпожой аббатисой. Сестры находят… – она помолчала, подбирая нужное слово, – что она нарушает их покой. – И сестра Урсула тряхнула головой, подтверждая. – Да, она нарушает наш покой! Мы все так считаем.

– И чем же она его нарушает?

– Она ничего не делает для Господа нашего! – с неожиданной страстью воскликнула сестра Урсула. – А уж ради аббатства и вовсе палец о палец не ударит. И она ни на шаг не отходит от госпожи аббатисы, куда аббатиса, туда и Ишрак.

– И ей, разумеется, разрешено выходить за пределы монастыря? Ей ведь это не заказано?

– Она никогда не оставляет аббатису одну, – возразила его собеседница. – А госпожа аббатиса никогда из монастыря не выходит. Эта рабыня прямо-таки ужас на всех наводит. Она то крадется в тени, то скрывается в темном углу, за всеми наблюдая и все замечая, но ни с кем из нас не разговаривает. Иной раз кажется, будто к нам в ловушку угодило какое-то неведомое животное, а может, золотистая львица, и мы держим ее здесь в клетке.

– А сама ты ее боишься? – напрямик спросил Лука.

Сестра Урсула подняла голову и ясными серыми глазами посмотрела прямо на него.

– Я верю, что Господь защитит меня от любого зла, – сказала она. – Но если б я не была так уверена, что надо мною простерта десница Господня, эта женщина стала бы для меня истинным воплощением ужаса.

В комнате воцарилась тишина, словно там и впрямь пролетел шепот невидимого Зла. Лука чувствовал, как по спине у него ползут мурашки; брат Пьетро под столом судорожно вцепился в крест, который носил на поясе.

– С кем из монахинь мне следует побеседовать в первую очередь? – спросил Лука, желая нарушить затянувшееся молчание. – Запиши мне имена тех, кто ходит во сне, у кого проявлялись стигматы, кому являлись видения, кто чересчур долго постится.

Он подтолкнул к ней лист бумаги и перо, и она – не спеша, но и без колебаний – четким почерком написала шесть имен и вернула ему листок.

– А ты? – спросил он. – У тебя были видения? Ты случайно не ходила во сне?

Улыбка, которой она его одарила, казалась почти соблазнительной.

– Я просыпаюсь глубокой ночью и иду в церковь к полунощнице, а потом долго молюсь, – сказала она. – И после этого меня можно найти только в моей теплой постели.

Пока Лука пытался прогнать видение «ее теплой постели», она, не говоря больше ни слова, встала из-за стола и вышла из комнаты.