Винченцо Инченцо - #РОМЕОИДЖУЛЬЕТТА В ДВУХТЫСЯЧНЫХ 43 секунды любви

От этого допроса, который раздавался в нескольких сантиметрах от моего лица, исходил тошнотворный гнилостный запах; на доске или на коленях инструмент всегда был один и тот же: воспитание в страхе. Да, Джульетта, страх.

До конца изнурительной учебы, похвалы и завершения моего религиозного образования, не было другого императива.

До того вечера.

Когда у меня покалывало в ногах, а сердце застряло в горле, я позвонил в колокольчик на двери под вывеской Top Benessere.

Розалина медленно открыла дверь, прячась в пробивающемся свете. Ее смуглая кожа блестела между складками белого халата. Между прозрачными пластиковыми пуговицами вздымались выемки её пышной груди.

Последняя пуговица, заправленная в петлицу, была чуть ниже белого треугольника ее трусиков. В тот момент началось мое отчаянное и бессонное путешествие в сексуальность; с той ночи моё любопытство стало одержимо прорастать и пронизывать каждый, даже самый незначительный сигнал, диктуя свою лексику каждому моему намерению. Сканирование географии неизвестного тела стало для меня первой молитвой, обращенной не к Богу, первым способом пройти как можно дальше за кратчайшее время. Освобождение, осуждение, крайне необходимый вдох.

Мы посмотрели друг другу в глаза, Розалина и я, и в этом взгляде мы, такие разные, обнаружили, что мы похожи. Как и я, она убегала от чего-то и от кого-то.

Я лежал на животе на кровати, голый, в контакте с бумажной салфеткой, которую Розалина сорвала с валика на стене, крепко затянув его после того, как измерила её длину на глаз. С этой позиции я мог видеть алюминиевую корзину, полную скомканных салфеток, и мне казалось, что среди этих складок скрываются мурашки предыдущих клиентов.

Розалина нежно ласкает мой третий глаз.

Сладкое ощущение, давление мягкое, как духи. Прикосновение мягче, чем рука. Впервые мне не нужно было дарить ласки, я их получал.

Круговые движения производятся на моей спине быстро и решительно – ритуал, повторенный наизусть, кто знает, на скольких телах.

Однако через несколько мгновений руки Розалины скользят по моему телу с другим давлением, и ее движения становятся медленнее; она более легко проводит кончиками пальцев по шрамам, которые мне нанесли мои начальники в интернате, я чувствую ее деликатность и уважение, когда ее маленькие черные пальцы обводят их. Меня охватывает тёплое возбуждение, и я чувствую, как поток моей крови толкает бумажную салфетку. В воздухе пахнет эфирными маслами.

Руки Розалины говорят мне, что она возбуждена так же, как и я, сладкая нега охватила и ее тело, которое теперь источает дикие ароматы.

Мы целуемся теплым и нежным поцелуем, мой первый поцелуй любви; бесконечная нежность, смешанная с почти болезненным возбуждением, вторгается в мой живот.

Розалина принялась усиленно мастурбировать меня с силой, её эбеновая кожа мерцает электрическим светом, как чешуя рыбы сквозь стекло разбитой банки с водой на полу; я проталкиваю свой язык в её рот до спазма, пока он не закроется, и это кажется мне самым нежным и волнующим жестом, который только может сделать человек.

Я кончаю в её маленькую тёмную руку, плачу и продолжаю целовать. Я чувствую, как его жидкости высвобождаются, а его яростные удары замедляются, успокаиваются и затем медленно распространяются по комнате.

Так что монстры могут быть ангелами. Моё тело могло испытывать не только боль, но и удовольствие.

Теперь я был на улице. В лужах зажглись уличные фонари, обратив внимание на зазвучавшие переулки. Я дышал в экстазе и изнемогал. В запотевших задних стеклах машин отражался мой новый образ. Неведомое чувство полноты вторглось в мои капилляры.

Я не пошёл домой, оставаясь сидеть с этим чувством на тротуаре вокзала, пока не подъехал старый городской фургон, чтобы вымыть улицу.

Я и представить себе не мог, что этот первый опыт откроет для меня врата ада. Тот ад, о котором я расскажу тебе, Джульетта, где ты принесла мир, заставив рай цвести.

На балконе небо фиолетово-голубое; это небо рассвета. Пустое небо. Сегодня больше нет никаких настроек. Возможность оказаться где угодно ушла у нас из-под ног.

Я успел как раз вовремя, чтобы увидеть, как ты выходишь из дома. Вызывающий красный цвет твоего платья заливает улицу, но ты остаешься нежной, беззащитной и детской внутри своей женской формы. Мой день приобретает цвет твоего платья. Сегодня всё красное: окно, сушка для белья, спутниковые антенны, двор.

Я бы хотела быть в вашей комнате, когда ты его надеваешь.

Есть жест, который теряется в детстве, который является высшим выражением нежности и любви. Это происходит, когда мама одевает нас; это происходит, когда мы еще дети, а потом уже никогда. Каждый думает о том, как раздеть объект своей любви, но никогда не думает о том, как его одеть. Только наша мама делает это, когда мы маленькие.

Знаешь ли ты что-нибудь более нежное? Один раз и больше никогда.

Что ж, я хотел бы стать твоим вторым шансом испытать этот жест.

Однажды утром, в сладкой дремоте, пока твои глаза медленно привыкают к свету и первым звукам дня, оденься.

Мечты живут с нами, Джульетта. Самые большие путешествия совершаются в домашнем пространстве, среди неодушевленных вещей, которые на первый взгляд не имеют значения.

Я начал видеть сны в 5 часов 29 минут 59 секунд много дней назад. У меня появилась способность направлять сны. Хлопок прихода течения стал началом моих внезапных действий. В этой небольшой трещине в стене, которую возвела Система, процветает моя жизнь.

Через сорок три секунды можно спасти то, что они убивают. Мой путь лежал в полет. Больше не жесты, чтобы обмануть время, а действия, чтобы вернуть его обратно. Я должен был бодрствовать, сохранять свои чувства, чувствовать, по крайней мере, в эти сорок три секунды. Тот, кто знает, по словам Сенеки, спасен, не связан границами других и освобожден от законов человечества. Все возрасты служат ему как богу. Есть время, которое прошло: он хранит его в памяти. Есть время, которое присутствует: он использует его. Есть время, которое является будущим: он предвидит его. Именно концентрация всего времени делает его жизнь долгой.

Я начал со слов. В начале был глагол.

Язык становится все более сжатым, потому что Система все больше и больше подталкивает нас к единой мысли. Я создал свою больницу предсмертных слов. Мое сопротивление также проходило там. Я не мог беспомощно наблюдать за тем, как крадут память.

Слова, еще полные жизни, навсегда покидают бумагу, губы и мысли, они теряют гражданство, их теперь исправляет Word в автоматическом режиме, если мы пытаемся их записать; я же схватил их за хвост, вместил в эти сорок три секунды и навсегда закрепил в своем сознании. При каждом включении я находил и запоминал пять неиспользуемых слов: mangiadischi, celeuste, ardiglione, flabello, purillo.