Пенни Джордан - Долина счастья

– И невесты обязательно должны быть девственницами? – предположила Флис.

Герцогиня посмотрела на нее:

– Я бы сказала, что мужчины охраняют целомудрие своих женщин. Я уверена, что, если бы отец Видаля не погиб, он настоял бы на том, чтобы никто не сомневался в достоинствах твоей матери, и наша семья приняла бы тебя. Ты, в конце концов, член нашей семьи, Фелисити.

Пришла молодая служанка с вопросом, не принести ли им кофе.

Фелисити, я не забыла, что Видаль запланировал ехать завтра в поместье сразу после завтрака, поэтому я тебя больше не задерживаю.

Герцогиня и Флис пили кофе после ужина, сидя за столиком на увитой виноградной лозой веранде.

До этого Фелисити с облегчением узнала, что Видаль не будет с ними ужинать, так как договорился о встрече с друзьями.

Действительно, она чувствовала себя уставшей, даже вымотанной, после столь напряженного дня. Флис поблагодарила герцогиню за ее предусмотрительность, призналась, что хочет лечь спать пораньше, и поднялась, собираясь уйти.

Несмотря на то что они ужинали вдвоем, Флис догадалась, что герцогиня переоденется к вечеру, поэтому она решила надеть свое черное платье. Это было ее любимое платье, и оно прекрасно на ней сидело. Сшитое из матовой ткани, прекрасного покроя платье обошлось Фелисити в немаленькую сумму, но она без колебаний и сомнений купила его.

Перед ужином Флис вымыла и уложила волосы, заметив несколько выгоревших на солнце прядей.

Полночь еще не наступила. По местным меркам – как было известно Флис, – время раннее, но она еле сдерживалась, чтобы не начать зевать. Девушка вернулась в главный холл и поднялась по лестнице, пройдя мимо множества комнат с величественными дверьми, без сомнения, заставленных очень дорогим антиквариатом.

Наверху, в спальне, Флис обнаружила, что ее постель подготовлена ко сну и застелена свежими простынями. В комнате витал легкий аромат лаванды, и Фелисити представляла, как хорошо она выспится на этих шикарных простынях из тончайшего египетского шелка.

Ее мама обожала постельное белье отличного качества. Привили ли ей такой вкус, пока она была в Испании?

Флис вздохнула и сняла платье.

Завтра она увидит дом своего отца – дом, который он завещал ей, продемонстрировав наконец свое внимание к дочери. Принимая душ, Флис позволила себе расплакаться. Она бы охотно обменяла сотню домов на несколько драгоценных недель в обществе отца.

Завернувшись в полотенце, Флис вернулась в спальню, собираясь надеть пижаму, но засомневалась, стоит ли это делать, когда взглянула на кровать и представила, каким блаженством будет спать на этих мягчайших простынях обнаженной.

Улыбаясь, Флис сбросила полотенце и скользнула в шелковое наслаждение. Прикосновение простыней было еще приятнее, чем думала девушка. Этой ночью она хорошо выспится и будет готова встретить завтрашний день. И Видаля.

Устало потянувшись, она выключила свет.

В тишине сада, под закрытыми окнами спальни Фелисити, в окружении одних только звезд неподвижно стоял Видаль. Прямо сейчас он должен был наслаждаться компанией элегантной итальянки, дамы разведенной, которую, без сомнения, пригласили специально для него. Они отлично проводили время, и женщина осторожно намекнула, что вечер можно будет продолжить в ее номере в отеле. А он вместо этого стоит здесь, снедаемый раздражением. И виновата в этом Фелисити, ее распущенное поведение и требование отвезти ее в дом отца.

Итальянка была очень привлекательной, с темными волосами, к тому же прекрасная собеседница.

Видаль, не сомневаясь, принял бы ее предложение, но сегодня ночью…

А что сегодня ночью? Почему он здесь, охваченный злостью на Флис, вместо того чтобы лежать в постели с Мариэллой? Хотя Видаль и наслаждался обществом старых друзей и великолепным ужином, его мысли были полностью посвящены Фелисити. Из-за терзаний, которые она причиняла его душе. Вот почему он стоит сейчас под ее окнами. Других причин нет. Или есть?

Тело Видаля уже напоминало ему о неожиданном пробуждении желания. Он все еще помнил запах Флис, вкус ее тела.

Видаль пытался подавить эту бурю чувств внутри себя. Внушал себе, что это был всего лишь кратковременный взрыв похоти, вызванный памятью его тела о девушке, которую он когда-то возжелал. Ничего больше. Это было заблуждение, которое следовало игнорировать, а не зацикливаться на нем и тем самым придавать ему слишком большое значение. Это ничего не значит. Это его проблема и его неудача – неудача, о которой он никому не расскажет. Если бы Видаль понял, что в его характере есть слабое место – идеалистическая вера в любовь на всю жизнь, пламя, которое никакая другая любовь не сможет заменить, – он бы сделал все, чтобы затушить огонь.

Видаль хорошо знал себя. Он сможет любить только такую женщину, в чьей верности не будет сомневаться. Фелисити никогда не станет такой женщиной. Она уже давно доказала это.

Впрочем, для молодого мужчины весьма глупо представлять шестнадцатилетнюю девчонку в образе женщины. Это значило только одно: он был дураком. Невинность, которую, как ему казалось, Видаль нашел в Фелисити, невинность, которую он берег, борясь с собственным желанием, так же не существовала, как и идеальный образ женщины. Вот что он должен был давно понять, а заодно забыть те чувства, которые Флис пробудила в нем. Нет смысла оглядываться на то, что могло бы быть. Прошлое изменить невозможно.

– Сколько нам предстоит ехать до замка? – поинтересовалась Флис, глядя в лобовое стекло шикарного лимузина. Она сидела на пассажирском сиденье.

Автомобиль отъехал от семейного особняка и влился в непрерывный поток машин.

– Сорок минут, может быть, пятьдесят. Все зависит от интенсивности движения.

Видаль был немногословен, он полностью сконцентрировался на дороге, хотя близость Фелисити, естественно, волновала его.

На девушке было светлое летнее платье, и когда она подходила к машине, Видаль заметил, как солнечный свет подчеркнул ее стройные длинные ноги и изгиб груди. Сейчас, несмотря на запах кожи, которой был отделан салон, он ощущал свежий аромат кожи Флис. Чистый и едва уловимый, он пробуждал в Видале желание придвинуться к ней поближе. Мужчина представил, как она окажется целиком в его власти…

Проклиная себя, Видаль попытался справиться с реакций своего тела, оставив на руле одну руку, в то время как другой маскировал физиологическое следствие его возбуждения. Он был рад, что девушка смотрит на дорогу.