Хорхе Исаакс - Мария

Когда все успокоилось, Майо приблизился к пленнику, обнюхал его с безопасного расстояния и снова спокойно растянулся на ковре в гостиной; несмотря на не очень достойное поведение старого пса, я все же приласкал его.

Браулио собрался возвращаться в горы. Прощаясь, он сказал мне:

– Ваш друг взбеленился, но я это сделал нарочно: пусть в другой раз не издевается над моими собаками.

Я спросил, что это значит.

– Да я был уверен, – объяснил Браулио, – что вы уступите ему первый выстрел, вот я и вложил патрон без пули в ружье дона Карлоса, когда заряжал его.

– Ты поступил очень дурно, – заметил я строго.

– Больше этого не будет, с ним, во всяком случае, – вряд ли он захочет еще раз охотиться с нами… А сеньорита Мария надавала мне столько подарков для Трансито. Я так благодарен, что она согласилась быть у нас посаженой матерью… Не знаю только, как сказать ей: вы уж сами все передайте…

– Ладно, передам, не беспокойся.

– Прощайте, – сказал он, от души протянув мне руку, а другую все же почтительно поднеся к полям шляпы. – До воскресенья.

Он вышел из патио и, прижав двумя пальцами нижнюю губу, пронзительно свистнул, подзывая собак.

До сих пор мне удавалось избегать всяких разговоров с Карлосом о тех намерениях, что в недобрый час привели его в наш дом.

Но едва мы остались вдвоем в моей комнате, куда он увел меня, сославшись на желание отдохнуть и вместе почитать, я понял, что настала пора не очень приятного объяснения, от которого я пока столь искусно ускользал. Он прилег на мою кровать, жалуясь на жару; я предложил послать за фруктами, но он сказал, что они ему вредны после перенесенной лихорадки. Я подошел к шкафу и спросил, что бы нам почитать.

– Прошу тебя, не надо ничего читать, – ответил он?.

– Хочешь, искупаемся в реке?

– Да нет, у меня от солнца голова разболелась.

Я предложил ему принять порошок.

– Нет, нет, и так пройдет, – отказался он.

Потом, похлопав себя хлыстиком по сапогу, сказал:

– Клянусь, никогда больше не буду охотиться на кого бы то ни было. Черт знает что! Подумать только, такой промах…

– Ну, это со всеми бывает, – возразил я, вспомнив о мести Браулио.

– Какое там со всеми! Не попасть в оленя с такого расстояния – только со мной это и может случиться.

Он замолчал, а потом, поискав что-то глазами по всей комнате, спросил:

– А куда подевались цветы, которые вчера здесь стояли? Сегодня их не принесли обратно.

– Если бы я знал, что они тебе так понравились, я бы велел опять их поставить. В Боготе ты не питал пристрастия к цветам.

И я принялся листать книгу, лежавшую на столе.

– Никогда я к ним не питал пристрастия, – сказал Карлос, – но… да брось читать, дружище! Послушай, садись-ка рядом, я должен тебе кое-что рассказать. Закрой дверь.

Я понял, что выхода нет, и постарался принять наиболее подходящее в таких случаях выражение лица, решив так или иначе не показывать Карлосу, какую неимоверную глупость делает, он, избрав меня своим наперсником.

К счастью, его отец, неожиданно появившись на пороге, избавил меня от предстоящих мне мучений.

– Карлос, – сказал дон Херонимо, – ты нам нужен.

Тон его, как мне показалось, означал: «Дело сдвинулось».

Карлос решил, что все идет блестяще. Он сразу вскочил и со словами: «Бегу сейчас же», – вышел из комнаты.

Если бы я не сделал вид, что с головой погрузился в чтение, он наверняка подошел бы ко мне и, улыбаясь, сказал: «Ты будешь очень удивлен, но все же простишь, что я до сих пор ничего не говорил тебе…» Но, очевидно, ему показалось, будто я и впрямь глубоко равнодушен ко всему происходящему, а это мне и надо было.

По звуку шагов я понял, что оба они вошли в кабинет к отцу.

Опасаясь, как бы Карлос снова не стал посвящать меня в свои дела, я отправился на мамину половину. Мария была в рукодельной; она сидела в глубоком кресле; воздушное белое муслиновое платье, отделанное небесно-голубыми бантами, спускалось до пола; распущенные волосы локонами падали на плечи. У ее ног, на ковре спал Хуан, разбросав вокруг свои игрушки. Откинув назад голову, Мария, казалось, не видела спящего ребенка; выпавшее из рук вышивание лежало тут же на ковре.

Едва заслышав мои шаги, она подняла на меня глаза убрала со лба волосы и, смутившись, торопливо нагнулась sa своим вышиванием.

– А где мама? – спросил я, переведя взгляд с Марии на заснувшего прелестного малыша.

– У папы в кабинете.

И, прочитав на моем лице то, что робко искала, она слегка улыбнулась.

Я наклонился и вытер платком лобик Хуана.

– Ах! – воскликнула Мария. – Я и не заметила, как он уснул. Пойду уложу его.

Она хотела поднять Хуана. Но я сам взял малыша на руки и, прежде чем передать Марии, поцеловал его в полуоткрытые пунцовые губы; она прикоснулась к ним лицом и, не сводя глаз с улыбавшегося нашим ласкам детского ротика, нежно прижала Хуана к груди.

Мария вышла, но вскоре вернулась и снова заняла свое место. Я сел рядом.

Она принялась складывать в ларчик рукодельные принадлежности, которые разбросал Хуан, и тут я спросил:

– Ты говорила сегодня с мамой о предложении Карлоса?

– Да, – ответила она, не глядя на меня и продолжая наводить порядок в своем ларчике.

– Что она тебе сказала? Оставь это все, поговорим серьезно.

Она еще что-то поискала на полу и наконец, напустив на себя подчеркнутую серьезность, не умерившую, впрочем, ни яркого румянца на ее щеках, ни блеска глаз, сказала:

– Очень многое.

– Что же именно?

– То, что вы и хотели, чтобы она мне сказала.

– Я? А почему это ты сегодня говоришь мне вы?

– Ах, ты же знаешь, я иногда ошибаюсь…

– Так что же тебе сказала мама?

– Но она мне не велела говорить об этом… А то, что я ответила, это можно рассказать.

– Ладно, послушаем.

– Я ответила, что… Нет, об этом тоже нельзя говорить.

– Ты мне расскажешь в другой раз, правда?

– Да, только не сегодня.

– Мама сообщила мне, что ты готова ответить ему как полагается и дать понять, что ценишь оказанную тебе честь.

Она пристально посмотрела на меня, ничего не ответив.

– Так и должно быть, – продолжал я.

Она опустила глаза и по-прежнему хранила молчание, с напускной старательностью вкалывая иголки в подушечку.

– Ты меня слышишь, Мария? – спросил я.

– Да.

И она снова посмотрела мне в глаза, а я не мог оторвать взгляда от ее лица. Тут я увидел, что на ресницах у нее блестят слезы.

– Но почему ты плачешь?

– Нет, нет, я не плачу… Разве я плакала? – И, взяв у меня платок, она поспешно вытерла глаза.

– Тебе неприятно, да? Если ты огорчена, не будем больше говорить об этом.

– Нет, нет, поговорим.

– Тебе очень трудно было решиться выслушать то, что скажет тебе сегодня Карлос?