Антуан Франсуа Прево - История Манон Леско и кавалера де Грие

Не то, сударь, чтоб мы вовсе запрещали ему говорить с этой девушкой, – сказал он с замешательством, – но он хочет быть подле нее непрерывно; ну, это нам беспокойно, и справедливость требует, чтоб он платил за беспокойство.

Что же вам требуется, чтоб не чувствовать беспокойства? – сказал я ему.

Он имел дерзость запросить с меня два луидора. Я тотчас же заплатил.

Но глядите, чтоб без мошенничества, – сказал я, – я оставлю свой адрес этому молодому человеку, чтоб он мог обо всем уведомить меня, и будьте покойны, я найду возможность добиться вашего наказания.

Все стоило мне шесть луидоров.

Судя по готовности и живому чувству, с какими молодой человек благодарил меня, я окончательно убедился, что он не простого рода и заслуживает моей щедрости. На прощанье, я сказал, несколько слов его любовнице. Она отвечала мне с такой тихой и прелестной скромностью, что, уходя, я невольно стал раздумывать о непостижимом характере женщин.

Возвратившись в мое уединенное жилище, я вскоре ничего не услышал о дальнейшем ходе этого приключения. Прошло два года, и я вовсе забыл о нем, пока случай не доставил мне возможности узнать досконально все его обстоятельства.

Я прибыл из Лондона в Калэ с маркизом N., моим учеником. Мы остановились, как помнится, в Золотом льве, где некоторые причины заставили нас провести целый день и следующую ночь. Мы гуляли после обеда по улицам, и мне показалось, будто я вижу того самого молодого человека, которого встретил в Пасси. Он был весьма дурно одет и гораздо бледнее, чем когда, я встретился с ним в первый, раз. Он только что приехал в город и нес в руках старый чемодан. Но он был очень красив, а потому его легко было признать; и я тотчас, узнал его.

Нам надо подойти к этому молодому человеку, – сказал я маркизу.

Его радость, когда он, в свою очередь, узнал меня, была свыше всякого описания.

– Ах, сударь! – вскричал он, целуя мне руку, – итак, я еще раз могу выразить вам мою вечную благодарность.

Я спросил его, откуда он приехал. Он отвечал, что приехал по морю из Гавр-де-Граса, куда незадолго перед тем прибыл из Америки.

Кажется, ваши денежные дела не в порядке, – сказал я ему, – идите в гостиницу Золотого льва, где я стою; я сейчас приду туда.

Действительно, я воротился туда, полный нетерпения узнать подробности его несчастия и об обстоятельствах его путешествия в Америку. Я обласкал его и распорядился, чтоб он ни в чем не нуждался. Он не ждал, пока я стану просить его поскорей рассказать мне историю его жизни.

Вы так благородно отнеслись ко мне, – сказал он мне, – что я стал бы упрекать себя в низкой неблагодарности, если б что-нибудь скрыл от вас. Я вам расскажу не только о моих несчастиях и страданиях, но также о моем беспутстве и о самых позорных моих слабостях. Я уверен, что, осуждая меня, вы невольно меня пожалеете.

Здесь я должен предуведомить читателя, что записал историю его жизни почти тотчас же, как услышал, и поэтому могу заверить, что ничто не может быть точнее и вернее этою рассказа. Все в нем верно до передачи размышлений и чувств, которые молодой искатель приключений выражал с величайшей в мире готовностью. Вот его рассказ, к которому я до конца не прибавлю от себя ни слова.

Мне было семнадцать лет, и я окончил курс философии в Амьене, куда послали меня родители, принадлежащие к одному из лучших родина, в П. Я вел, себя так, благоразумно и добропорядочно, что учителя ставили меня в пример всей коллегии. Не то, чтоб я употреблял чрезмерные усилия, дабы заслужить такую похвалу, но у меня от природы был такой тихий и спокойный нрав; я учился прилежно вследствие природной склонности, и мне ставили в добродетель некоторые признаки природного отвращения к пороку. Мое происхождение, успехи в науках и довольно приятная внешность были причиной, что меня знали и уважали все, честные люди в городе.

Я выдержал публичное испытание ее таким, общим одобрением, что присутствовавший при том господин епископ предложил мне вступить в духовное звание, где по его словам, я, несомненно, мог бы достигнуть более высоких отличий, чем в Мальтийском ордене, к которому меня предназначали родители. Благодаря им, я уже носил крест и назывался кавалером де-Грие. Приближались вакации, и я собирался вернуться к отцу, который обещал вскоре отправить меня в Академию.

При отъезде из Амьена, меня печалила единственно разлука с другом, к которому я всегда чувствовал нежную привязанность. Он был несколькими годами старше меня. Мы воспитывались вместе; но у его родителей было более скромное состояние, и он принужден был вступить в духовное звание и оставался еще в Амьене, ради приобретения необходимых для того познаний. Он обладал, тысячью добрых качеств. В течение моей истории вы познакомитесь с лучшими из них и особенно с его рвением и великодушием в дружбе, превосходящими самые славные примеры древности. Последуй я тогда его советам, я всегда был бы и благоразумен и счастлив. Если б я, по меньшей мере, воспользовался его упреками, когда очутился в пропасти, куда увлекли меня страсти, то я спас бы кое-что от крушения моего благосостояния и доброго имени. Но ему не пришлось вкусить иного плода от своих забот, кроме огорчения при виде их бесполезности, а порою и жестокой оплаты со стороны неблагодарного, который оскорблялся ими и видел в них одну докуку.

Я назначил время моего отъезда из Амьена. Ах, зачем я не назначил его днем раньше; я приехал бы к отцу вполне невинным. Накануне моет отъезда иль города, я прогуливался с моим другом, которого звали Тибергием; мы увидели, что из Арраса приехала почтовая карета и пошли вслед за нею до гостиницы, где всегда останавливаются эти кареты. Мы сделали это чисто из любопытства. Из дилижанса вышло несколько женщин, которые тотчас же разошлись. Осталась только один, очень молоденькая; она стояла среди двора, пока пожилой человек, бывший, по-видимому, ее провожатым, опешил выгрузить корзины. Она показалась мне такой прелестною, что я, никогда не думавший о различии полов, никогда сколько-нибудь внимательно не засматривавшийся на женщин, я, наконец, чьему благоразумию и скромности удивлялись все, – я сразу почувствовал, что влюбился в нее до безумия. Одним из моих недостатков была чрезмерная робость и конфузливость; но в ту минуту меня нимало не остановила эта слабость, и я прямо подошел к владычице, моего сердца.

Хотя она была еще моложе меня, но мои любезности, по-видимому, ее не смутили. Я спросил ее, зачем она приехала в Амьен, и есть ли у нее здесь знакомые. Она простодушно отвечала, что родители прислали ее сюда для поступления в монастырь. Любовь всего мгновение как поселилась в моем сердце, а уж настолько просветила меня, что я гонял, что такое обстоятельство нанесет смертельный удар моим желаниям. Я заговорил с нею так, что она поняла мои чувства, ибо была гораздо опытнее меня; ее отправили в монастырь помимо ее воли, без сомнения, ради того, чтоб воспрепятствовать ее уже обнаружившейся склонности к наслаждениям, ставшей впоследствии причиною и ее, и моих несчастий. Я стал оспаривать жестокое решение ее родителей при помощи всех доводов, какие только могли мне подсказать зарождающаяся любовь и мое школьное красноречие. Она не выказала ни суровости, ни презрения. После; минутного молчании она сказала мне, что прекрасно предвидит свое несчастие; но что такова, по-видимому, воля неба, потому что оно не дало ей средств избежать этого. Нежность ее взгляда, прелестный вид печали, с которой она произносила эти слова, или, вернее, воля судьбы, влекшей меня к гибели, не дозволили мне колебаться и минуты относительно ответа. Я стал уверять ее, что если она доверится моей чести и той бесконечной нежности, которую она уже внушила мне, то я посвящу всю мою жизнь на освобождение ее от родительской тирании и на то, чтоб сделать ее счастливой. Размышляя об этом, я дивился тысячу раз, откуда взялось, что я сумел объяснить с такой смелостью и легкостью: но любовь не считали бы божеством, если б она часто не творила чудес. Я сказал еще многое в том же решительном тоне.