Элизабет Беверли - Щедрый дар

– Потому что к тому времени отец Гарри пил так много, что не мог удержаться ни на одной работе, а мать ждала появления на свет его маленького брата и тоже не могла работать. Гарри одному приходилось материально поддерживать семью.

На слове «брат» глаза Гаррисона вдруг расширились, сердце Грейси сжалось и, казалось, вот-вот остановится. Он ведь наверняка знает, что у его отца был брат.

– У моего отца был брат?

– Да. А вы не знали?

Несмотря на то что взгляд Гаррисона был устремлен на Грейси, пустота в этих глубоких голубых, голубых глазах говорила о том, что мысли его сейчас за миллиарды миль отсюда. Или, скорее, за несколько десятилетий до сего дня. А может быть, он просто пытался определиться, стоит ли вообще ей верить. Но Грейси видела фотографии семьи Гарри. Они и теперь лежали среди вещей, оставленных в ячейке камеры хранения.

Гаррисон слегка встряхнул головой, стараясь вновь сконцентрировать на Грейси ледяной взгляд, который, как ей показалось, внезапно стал чуточку менее ледяным.

– Но я всегда думал… то есть, он говорил мне… ладно, да, он никогда не говорил, но я предполагал, был уверен, что он единственный ребенок. К тому времени, когда я родился, его родителей уже не было, а он никогда не упоминал никого из родственников. Черт возьми, он и о родителях почти ничего не говорил.

Грейси старалась продвигаться вперед очень аккуратно, постепенно сообщая новые подробности.

– Бенджи – так звали его маленького братика – был болен полиомиелитом. Он умер, когда ему было тринадцать, а Гарри шестнадцать лет. Для него это стало большим ударом. Для его матери тоже. Примерно год спустя она ушла из дома, с тех пор Гарри больше никогда ее не видел. Он заботился об отце еще пару лет, пока тот не умер от цирроза печени. Гарри уехал из Цинциннати и не возвращался до пенсии, завершив свою деятельность в качестве телемастера.

По его словам, на жизнь в Нью-Йорке он зарабатывал, работая телемастером. Очевидно, это неправда. Но все остальное было. Когда я уби рала вещи после его смерти, нашла фотографии и старые дневники, принадлежавшие его матери. Как только прибуду в Сиэтл, непременно прослежу, чтобы все это выслали вам.

Гаррисон внимательно обвел ее взглядом. Слишком пристально и вдумчиво. Грейси даже стало немного неуютно. Он делал это снова и снова, когда, казалось, хотел заглянуть прямо в ее душу. И будто бы даже ему это удавалось.

– Что еще рассказывал отец о своем детстве?

– Когда его отца не стало, он забрал мизерные деньги, что еще оставались, и уехал в Нью-Йорк. Телевидение тогда только набирало популярность, он нашел работу в небольшом магазине бытовой техники и научился там всему, чему только смог. Некоторое время спустя открыл собственное дело по ремонту в Квинсе.

– Он никогда не упоминал о том, что был женат? Между прочим, три раза. Никогда не упоминал о том, что у него есть дети? И не один, а семеро.

– Никогда. То есть я интересовалась, но он не отвечал определенно. Мне не хотелось настаивать, лезть не в свое дело. Он говорил лишь, что, закончив работать, стал скучать по Цинциннати и вернулся в родные места.

Гаррисон продолжал смотреть на Грейси так, что внутри ее будто разливалось что-то тягучее и жаркое, заполняя все уголки существа, пока не окутало теплом ее всю. Как ему удавалось пробуждать в ней это необыкновенное ощущение? Ведь он даже не скрывал того, что не доверяет ей и даже не испытывает малейшей симпатии. Едва ли в такой ситуации может быть место подобному всепоглощающему теплу.

Впрочем, может быть, суть не в неприязни и отталкивающих факторах, а в нескольких мгновениях, когда они впервые увидели друг друга в библиотеке. Что-то определенно возникло, вспыхнуло между ними в те минуты, и это что-то было каким угодно, но только не неприятным. Те несколько мгновений показались Грейси едва ли не самыми сладостными из всех, что она знала в жизни. Еще никогда прежде ни один мужчина не вызывал у нее подобной реакции. Почему невозможно остановить мгновение, отмотать назад и начать все сначала? Вернуться к самой первой секунде, когда их глаза встретились, и ее пронзило ощущение, будто разрозненные кусочки жизни, разорванной на части со дня судьбоносной встречи с мистером Тэрентом, будто бы внезапно вновь соединились, и все стало на свои места.

– Так вы совсем ничего не знали ни о родителях, ни о брате?

Он отрицательно покачал головой.

– Что же ваш отец рассказывал вам о своем детстве?

– Немного. То, что вырос в Цинциннати. Мать его была учительницей, отец работал на заводе. А на деньги, которые удалось скопить, он после окончания школы уехал в Нью-Йорк.

Выражение его лица вдруг неожиданно изменилось – он выглядел отстраненным, поглощенным собственными мыслями, и вдруг в нем вспыхнула искренняя заинтересованность.

– А вот о том, что происходило после прибытия в Нью-Йорк, я в подробностях выслушивал снова и снова.

– Полагаю, там не было ни слова о телемастерской, не так ли?

– Ни слова. Все рассказы сводились к тому, как он нашел работу курьера на бирже Манхэттена и неустанно трудился, прокладывая себе путь наверх, а когда появлялась лишняя монетка, вкладывал все, что мог, куда только мог. О том, как заработал свой первый миллион, когда ему было двадцать пять. Как приобрел первый бизнес в двадцать семь. Как в тридцать обладал состоянием в десять миллионов долларов. А в сорок лет имел уже сто миллионов. Просто как дважды два. Все словно само шло ему в руки, а он оказался достаточно умен, чтобы заставлять деньги работать всеми возможными способами. Черт возьми, как он ругал меня за то, что я не зарабатывал себе на жизнь, когда был еще совсем ребенком. Да, возможно, он ходил в офис каждый день, чтобы следить за тем, как идут дела, но шла ли речь о настоящем труде? Он не проработал ни дня за свою взрослую жизнь.

– О нет, что вы! Я никогда не встречала более трудолюбивого человека, чем Гарри Сагаловски.

– Вы же говорили, что встретили его, когда он уже отошел от дел.

– Да, но он активно помогал в церкви, был волонтером в госпитале для ветеранов, по выходным кормил бедных и обездоленных в приюте и тренировал юношескую лигу.

Она видела, что Гаррисон перестал верить ей уже на первом предложении, даже начал мотать головой, хотя она продолжала говорить.

– Мой отец никогда не посещал церкви, никогда не служил в армии, нищих считал мошенниками и к тому же терпеть не мог детей.

– Ваш отец пел в церковном хоре и чувствовал, что в долгу перед людьми в военной форме, поскольку вырос в такое время, когда многие из них не возвращались с войны. Я думала, вы уже поняли, как он относился к бедности, хотя бы потому, что хотел, чтобы я отдала все его деньги на благие цели. И знаете, я никогда не видела его счастливее, чем в те моменты, когда он был с ребятами из своей команды. Готова поспорить, вы и представления не имеете, каким большим фанатом «Редс» он был. Я права?