Хорхе Молист - Хранитель секретов Борджиа

– Да, я слишком хорошо помню все это, – сказал Жоан, чувствуя, как к горлу подкатывается ком. Перед его мысленным взором возникла ужасная картина: супруги Корро, одетые в позорные балахоны санбенито, а их головы увенчаны остроконечными колпаками осужденных инквизицией.

– Фелипу было мало того, чтобы остаться простым чиновником инквизиции или стать судебным приставом – альгвасилом. Тщеславие повело его по дороге, устланной трупами, и теперь он занимает пост дознавателя, – продолжал торговец. – Если представить себе каталонскую инквизицию как пирамиду, то выше его стоят только сами инквизиторы. Кроме того, за последние годы личные качества инквизиторов претерпели сильные изменения. Во времена Торквемады, в самом начале, они были воинственными и абсолютно нетерпимыми к попыткам противостояния им со стороны местных властей. Вскоре исполнится уже восемнадцать лет с тех пор, как инквизиции удалось укорениться в Барселоне. С той поры они раздавили всех своих врагов, так что никто не отваживается противостоять их указам.

Нынешние инквизиторы уже не являются профессионалами, пришедшими из‑за границы, это церковники Арагонского королевства; некоторые из них происходят из отдаленных монастырей, служат инквизиции какое-то время, а потом возвращаются туда, откуда прибыли. Инквизиторы меняются, но Фелип остается на своем месте. Не будучи теологом, он выучил достаточно, чтобы обсуждать с инквизиторами различные вопросы на их уровне. Он пользуется той темной силой лидерства, которую применял, еще будучи мальчишкой, а также своими сведениями относительно непростых интриг в этой организации, чтобы контролировать ее. В результате в его руках сосредоточено больше власти, чем у собственно инквизиторов. Фелип сейчас сам является воплощением инквизиции в Барселоне.

Жоан ошеломленно смотрел на Бартомеу.

– Какие ужасные новости! – воскликнул он.

В ту ночь он долго не мог уснуть и поднялся с постели, чтобы записать в своем дневнике: «Дай Бог, чтобы наше возвращение в Барселону не стало трагической ошибкой».

С самого приезда Жоан с нетерпением ждал вестей из Италии – не только от семьи, но и от своих друзей. И в ожидании этих новостей он, как и в юности, стал частым гостем портовых таверн, где можно было поболтать с моряками, недавно прибывшими из Италии. В одну из первых своих вылазок Жоан пришел в заведение, куда часто ходил ранее, и, не успев войти, понял, что обстановка там не имела ничего общего с той, которую он помнил. За столиками сидели несколько ярко накрашенных женщин, которые, демонстрируя глубокие декольте, не могли быть никем иным, как проститутками; еще парочка ожидала клиентов на улице около двери, несомненно ведущую в каморки, где они занимались своим ремеслом. У Жоана не было ни малейшего желания воспользоваться их услугами, и он собрался покинуть притон, как вдруг услышал обрывки разговора моряков, игравших в кости. Они говорили по-неаполитански. Жоан подошел к хозяину таверны и заказал кувшин вина.

– Вы новичок в городе? – спросил трактирщик.

Жоан внимательно посмотрел на него: мужчина не походил ни на кого из тех, с кем он был знаком десять лет назад.

– Допустим, я недавно приехавший сюда иностранец, – улыбнувшись, ответил ему Жоан.

Он взял кувшин с вином и стакан и уселся недалеко от неаполитанцев, чтобы заговорить с ними, как только в игре наступит пауза. Когда Жоан отвернулся, трактирщик подал сигнал двум типам, на которых новичок не обратил внимания и которые тут же заявили о своем присутствии.

– Привет, дружочек! – крикнул один из них. – Хочешь попробовать настоящую женщину? У меня тут есть несколько знойных овечек.

Жоана покоробили грубые манеры и нахальный тон этого типа, а также то, каким образом он предлагал своих женщин. В голове мелькнула мысль, что со стороны этого наглеца было весьма опрометчиво тыкать ему. Он повернулся, чтобы посмотреть на него: это был уродливый субъект лет тридцати, внешность которого вполне соответствовала его низости. Жоан в ответ лишь отрицательно покачал головой и снова сосредоточился на моряках.

– Ты видел? – сказал другой тип первому. – Этот говнюк даже не отвечает тебе.

Жоан понял, что эти мужчины были не только сутенерами, но и драчунами, привыкшими запугивать более слабых. Он ничего не сказал и сделал вид, будто внимательно следит за игрой в кости.

– Да он глухой, – насмешливо произнес первый и добавил: – И жид к тому же.

Слово еврей Жоан не почитал за оскорбление, но для тех типов это было самым ужасным бранным словом. Он понял, что за этим последует нападение и что он избежит драки только в том случае, если подчинится и оплатит немудреные услуги одной из этих женщин, независимо от того, воспользуется ими или нет.

«Подобное происходит по вине инквизиции», – в ярости подумал Жоан: эти типы, почитая себя старыми христианами, свято верили в то, что так называемая чистота крови делала их чуть ли не аристократами. Достойный гражданин, у которого были иудейские предки, уже только по этой причине мог подвергнуться подозрению и боялся попасть в лапы инквизиторов, в то время как подонки вроде этих, похоже, были неуязвимы с точки зрения властей. Эти люди принадлежали к отребью, которое пело здравицы инквизиции и развлекалось, оскорбляя и швыряя камни и нечистоты в сторону осужденных, прогоняемых по улицам босыми, одетыми в позорные санбенито и остроконечные колпаки, – с веревкой на шее и погасшей свечой в руках они шли к костру, на котором им предстояло сгореть заживо. Типы, задиравшиеся сейчас к Жоану, принадлежали к тем нелюдям, которые издавали победные крики, когда языки пламени лизали тела несчастных, и изображали из себя истых христиан, падая на колени и воздевая руки к небу, симулируя сострадание, хотя и не испытывали его. Жоан почувствовал, как страх, смешанный с отвращением, которое вызывала в нем инквизиция и собственно Фелип, сменяется яростью по отношению к этому сброду. Через мгновение он ощутил, как неконтролируемый гнев заполнил его, завязывая внутренности в узел.

– Ты что, не слышишь меня, обрезанная свинья? – крикнул ему один из убийц.

В таверне воцарилось молчание; неаполитанцы перестали играть в кости, и все воззрились на Жоана. Он ничего не сказал и съежился на своем стуле, сосредоточив внимание на стакане с вином. Именно в этот момент гнусный тип, вдохновившись пассивностью Жоана, подошел к нему сзади и, положив руку на плечо, сжал изо всей силы, чтобы заставить его повернуться.

Жоан был не только свидетелем многих драк в тавернах, но и участником некоторых из них. Самые страшные из тех, что он помнил, случились в Барлетте, когда итальянские, испанские и немецкие искатели приключений, доведенные до крайности голодом и жуткими условиями, а потому представлявшие собой настоящий взрывной коктейль, сходились в рукопашном бою, в котором было позволено все, кроме применения оружия. Использование кинжала или меча расценивалось как желание убить. К ударам, какими бы жестокими они ни были, проявлялась терпимость, но Великий Капитан отдавал приказания вешать каждого, кто осмеливался пырнуть ножом противника.