Хорхе Молист - Хранитель секретов Борджиа

– Хорошая работа, господин книготорговец, – снова похвалил Жоана Великий Капитан после того, как огонь вражеских пушек на южном фланге захлебнулся. – А сейчас пробейте хорошую брешь в стене, чтобы мои люди могли прорваться внутрь крепости. Будет еще лучше, если вам удастся пробить такую брешь, чтобы прошла кавалерия.

– Основываясь на том, что мне удалось увидеть, могу сказать, что защитников крепости не больше трехсот, мой генерал, – ответил Жоан. – Они не смогут долго продержаться, когда мы войдем.

– Они спрячутся в большой северной башне, – ответил Фернандес де Кордова. – Продолжайте обстреливать стены. Я уверен, что уже совсем скоро появится пространство, через которое мы сможем войти.

Осаждающие боялись холода и ненастья больше, чем сражения. На данный момент они могли лишь вести артиллерийский огонь, стрелять из аркебуз и выпускать стрелы из арбалетов. По вечерам солдаты собирались около костров, рассказывали истории, пели песни и пили. Офицеры, занимавшие более или менее высокое положение, имели в своем распоряжении походные палатки, а все остальные спали, свернувшись под попонами и прикрывшись плащами от нескончаемого дождя и влажности, идущей от реки.

Однажды на закате Жоан увидел Микеля Корелью, который в поисках его пришел в лагерь испанцев. Увидев Микеля в одиночестве, без его экстремадурского друга, Жоан вздрогнул. Не зря же он был наемным убийцей на службе у семьи Борджиа! И Жоан стал молиться, прося о том, чтобы Микель не принес с собой фатальное известие от герцога Гандийского.

Было заметно, что Микель выпил лишнего; он попросил Жоана поделиться с ним ужином, и Жоан немедленно согласился. Валенсиец почти ничего не говорил, только молча ел, сидя у костра. Жоан изо всех сил старался поддерживать разговор. Однако дон Микелетто был задумчив и продолжал пить вино. Когда они закончили ужинать и ели сладости на десерт, попивая водку, ватиканский капитан изумил Жоана своим категоричным заявлением:

– Нелегко быть сукиным сыном.

Жоан смотрел на него, широко раскрыв глаза и стараясь осознать эту недвусмысленную фразу.

– Кого вы имеете в виду? – спросил Жоан.

– Себя, – сухо ответил Микель. – Я – сукин сын.

Жоан не находил слов. Что он мог ответить? Что имел в виду дон Микелетто, выражаясь подобным образом? Он вздрогнул. Значит, у него было поручение, от которого ему было не по себе? Он пришел убить его? Книготорговец напрягся, незаметно нащупал кинжал на поясе и приготовился дорого продать свою жизнь.

Микель смотрел на него стеклянными глазами, в которых отражался свет костра. Прежде чем ответить, он с силой сжал зубы, так что челюсти обозначились под кожей. Казалось, он испытывает нестерпимую боль.

– Моим отцом был граф Кочентайна, а матерью – валенсийская крещеная мавританка. Она была очень красивой женщиной, граф влюбился в нее, и я появился как плод этой любви. Графиня всегда называла мою мать шлюхой, а меня сукиным сыном. – Он замолчал и пристально посмотрел Жоану в глаза. – Не знаю, зачем я тебе рассказываю все это. Никому я этого не говорил до сих пор и, наверное, поделился с тобой, потому что у тебя тоже было нелегкое детство. Ты мне очень по душе. Никогда ни один незнакомец не помогал мне так, как помог ты в тех барселонских тавернах, и я не думаю, что это когда-нибудь произойдет со мной вновь.

– Как бы вы не пожалели завтра о том, что рассказали мне под парами алкоголя… – ответил Жоан, не скрывая своего страха.

Микель расхохотался.

– О том, что рассказал тебе секрет из секретов и после этого вынужден буду убить тебя?

Жоан кивнул, выдавив из себя улыбку, а Микель снова рассмеялся.

– Не волнуйся. Даже выпив лишнего, я знаю, что могу рассказать другу. А что нет.

– Я рад.

– Ну так вот, мой отец любил мою мать и захотел, чтобы я получил такое же образование, как мои сводные братья: латынь, кое-что из философии, теологии и языков, а также военное ремесло. Он позаботился о том, чтобы я жил во дворце и учился у тех же учителей, что и остальные его дети. Но это была территория графини, и она изливала на меня всю ту ненависть, которую питала к моей матери. Слуги и их дети насмехались надо мной и чинили всяческие неприятности. Ребята моего возраста не осмеливались называть меня бастардом, но я ничего не мог поделать со старшими, и в конце концов общими усилиями им удалось добиться того, что я стал чувствовать себя низшим существом – сыном падшей женщины.

Я не имею большой склонности к общению, тем не менее сызмальства привык защищать себя, поэтому дети прислуги и даже мои братья жаловались на мои пинки и удары кулаками, которые я раздавал. Это еще больше ухудшило мое положение, потому что графиня преследовала моего отца, обвиняя его в том, что он дал прибежище во дворце буйному типу. Ко мне никогда не относились так, как к моим братьям, никогда я не носил ту же одежду, не чувствовал ласки; я спал в комнатах со слугами, а не в господских покоях. Графиня все силы употребила на то, чтобы всячески подчеркивать мое неравенство с ее детьми, и даже смерть моей матери не изменила ее отношения ко мне. Я всегда считался незаконнорожденным сыном мавританки, сукиным сыном. Но меня боялись.

– А как вы оказались в Риме?

– Семьи Борджиа и Корелья были в хороших отношениях друг с другом еще со времен первого Папы Борджиа, и мой отец нашел способ избавить меня от гнева графини. Он отвез меня в Италию, чтобы я поступил на службу к Александру VI, как только он будет избран. Для меня было облегчением думать, что я раз и навсегда избавлюсь от позорного клейма, но мой брат Родриго, которому столько же лет, сколько и мне, возжелал явиться вместе со мной к папскому двору. Наш старший брат, который живет в Кочентайне, очень слаб здоровьем, поэтому Родриго не захотел делать карьеру на церковном поприще, что было бы ему предназначено как второму сыну, и даже отказался от предложенного ему Папой поста кардинала. Он ждет смерти брата.

Так что, как видишь, даже здесь я не могу избавиться от положения бастарда. Есть законный по рождению Корелья, а есть сукин сын. Мой брат Родриго вырос в любви, он легко входит в дружеские отношения с людьми, часто улыбается и приятен в общении. Он напрямую был принят на службу к Папе, а я остался на втором плане. Когда речь заходит о придворных мероприятиях, торжественных застольях в честь кого-либо или балах, мой брат Родриго всегда там присутствует; он – истинный придворный в свите Папы. Когда же дело идет о какой-либо менее изысканной задаче, грязной или рискованной работе, как, например, убивать быков на корриде или быть телохранителем в Барселоне для такого неуправляемого хлыща, как Хуан Борджиа, тогда вспоминают о Микеле Корелье, который только для этого и существует.