Тове Дитлевсен - Детство

Люди с таким возмутительно заметным что изнутри, что снаружи детством называются детьми, и с ними можно обращаться как угодно, потому что их нечего бояться. У них нет ни оружия, ни маски, если только они не хитроумны. Я – одна из таких хитроумных, а маской мне служит глупость, и я постоянно настороже, чтобы никто ее с меня не сорвал. Я слегка приоткрываю рот и позволяю пустоте заволочь взгляд, словно всегда пялюсь в воздух. Как только внутри меня начинает петь, я усердно слежу, чтобы моя маска нигде не порвалась. Взрослые, ни один из них, не выносят песен в моем сердце и гирлянд слов в моей душе, но знают об их существовании, потому что те по чуть-чуть просачиваются из меня по сокровенному, неизвестному даже мне каналу, который я не могу перекрыть. Ты себе не воображаешь? – спрашивают они с подозрением, и я уверяю, что мне и в голову не придет воображать что-то. А в школе взрослые спрашивают: о чем ты думаешь? Повтори последнее предложение, которое я произнесла. Но на самом деле им никогда не удается раскусить меня. На это способны только дети во дворе или на улице. Ты притворяешься тупой, угрожающе говорит девочка постарше и подходит ко мне очень близко, но ты совсем не такая. Она устраивает мне допрос, и много других девочек в тишине собираются возле меня и образуют круг, через который мне не пробиться, пока я не докажу свою тупость. В конце концов после всех моих идиотских ответов они убеждаются, и тогда в круге появляется небольшой просвет – в самый раз, чтобы рвануться и спастись. Нечего прикидываться тем, кем ты на самом деле не являешься, кричит мне вслед одна из них, нравоучительно и предостерегающе.

Детство – оно темное и постоянно стонет, как маленькое животное, запертое в подвале и всеми забытое. Оно вырывается из горла, словно дыхание на морозном воздухе, иногда оно слишком слабое, а иногда – слишком сильное. Детство никогда не бывает впору. Только когда оно отпадет, как мертвая кожа, о нем можно спокойно рассуждать и говорить будто о пережитой болезни. Большинство взрослых считают, что у них было счастливое детство и, может быть, даже сами в это верят, но только не я. Думаю, что им просто посчастливилось его забыть. У моей мамы не было счастливого детства, и в ней это не настолько глубоко запрятано, как в других людях. Она рассказывает, как отвратительно было, когда у ее отца начиналась белая горячка, а им всем приходилось стоять, подпирая стены, чтобы те на него не рухнули. Когда я признаюсь, что мне его жаль, мама кричит в ответ: жаль! Да он сам виноват, пьяная свинья. Выпивал целую бутылку шнапса в день, и, несмотря ни на что, нам стало легче, когда он наконец-то взял себя в руки и повесился. И добавляет: он убил моих пятерых маленьких братьев. Вынул из колыбели и разбил им головы о стену. Однажды я спросила тетю Розалию, мамину сестру, правда ли это, и та ответила: конечно нет. Братья просто умерли. Наш отец был несчастным человеком, твоей матери было всего четыре года, когда его не стало. Она унаследовала бабушкину ненависть к нему. Бабуля – это их мама, и хотя сейчас она очень старая, я могу себе представить, что в ее душе таится много ненависти. Бабуля живет на острове Амагер [4]. Она вся седая и носит только черное. Как и родителям, мне разрешено обращаться к ней только в третьем лице, что очень усложняет все разговоры и наполняет их постоянными повторами. Она крестит хлеб, прежде чем его нарезать, а когда стрижет ногти, сжигает потом обрезки в печи. Я спрашиваю ее, почему она так делает, но Бабуля и cама не знает. Так поступала еще ее мама. Как и все взрослые, она не любит вопросов детей и отвечает кратко. Куда бы ты ни повернулся, наталкиваешься на свое детство и ударяешься о него, так как оно угловатое и твердое и прекращается, только когда полностью разорвет тебя на кусочки. Похоже, у каждого свое детство, и у всех оно очень разное. Детство моего брата, например, шумное, в то время как мое – тихое, незаметное и осторожное. Оно никому не нравится, и пользы от него никакой. Внезапно мое детство становится слишком длинным, и я могу смотреть маме в глаза, когда мы обе стоим. Человек растет во сне, говорит она. Поэтому я стараюсь подолгу не засыпать по вечерам, но сон берет надо мной верх, а утром я с волнением смотрю на свои ноги, и у меня начинает кружиться голова, потому что расстояние до них сильно увеличилось. Дылда, кричат мне вслед уличные мальчишки, и если так пойдет дальше, однажды мне придется отправиться в Стормогул [5] Далекая экзотическая страна из датской детской песенки по стихотворению Юлиуса Кристиана Герсона (1811–1894), герой которого, путешествуя по миру, ищет великанов. – Примеч. пер . , где растут великаны. Теперь детство причиняет боль. Это принято называть болезнью роста, и она пройдет только в двадцать лет. Так говорит Эдвин, который знает обо всем – и о мире, и об обществе тоже, – в точности как мой отец, который берет сына с собой на политические заседания, хотя мама считает: кончится тем, что обоих заберут в полицию. Они не слушают, когда она говорит подобные вещи, потому что, как и я, она мало разбирается в политике. Кроме того, мама уверена, что отец не может устроиться на работу, потому что он социалист и состоит в профсоюзе, а Стаунинг, портрет которого отец повесил на стене рядом с женой рыбака, однажды доведет нас до беды. Мне нравится Стаунинг, я много раз видела и слушала его в Фелледпарке. Нравится, потому что его длинная борода так весело треплется на ветру и рабочих он называет «камрады», хотя сам он – премьер-министр и может позволить себе немного высокомерия. Что же касается политики, мне кажется, что мама ошибается, но мнение девочек по таким вопросам никого не интересует.

Однажды мое детство запахло кровью, и мне пришлось ощутить и осознать это. Теперь ты можешь иметь детей, сказала мама, только что-то рановато – тебе и тринадцати не исполнилось. Мне прекрасно известно, откуда берутся дети, – трудно об этом не узнать, ведь я сплю в одной комнате с родителями. Но даже так я понимаю не всё и думаю, что в любой момент могу проснуться с маленьким ребенком под боком. Я назову ее малышка Мария, потому что это обязательно будет девочка. Мне не нравятся мальчики, и играть с ними не разрешается. Я люблю одного Эдвина, только им и восхищаюсь, и если и выходить замуж, то за него. Но брат жениться на мне не сможет – это запрещено, и, даже если бы и мог, не захотел бы. Он это часто повторяет. Все люди обожают моего брата, и я часто думаю, что его детство лучше подходит ему, чем мое – мне. Детство Эдвина изготовили для него по заказу, оно гармонично растет вместе с ним, а мое сделали для совсем другой девочки, которой оно пришлось бы в самый раз. В моменты таких раздумий моя маска выглядит еще глупее, ведь рассказывать о таких вещах никому нельзя, и я всегда мечтаю встретить необыкновенного человека, который меня услышит и поймет. Я знаю из книг, что такие люди на свете есть, но их не сыскать на улице моего детства.