Дино Буццати - Татарская пустыня. Загадка старого леса (сборник)

Полковник, похоже, не удивился и, светя фонарем, поднялся к комнате Бенвенуто, пятеро чудищ – следом. Он открыл дверь и впустил их. Потом затворил за ними дверь и остался стоять у порога, прислушиваясь.

Кошмары окружили кровать Бенвенуто: чего они только не вытворяли, на какие ухищрения не пускались, стараясь напугать его. В круге света, растекшегося по стене от маленькой восковой лампы, что горела на тумбочке, мелькали устрашающие, призрачные тени. Но мальчик лежал в забытьи.

Проколо выждал несколько минут под дверью, однако в комнате не раздалось ни звука. Тогда он спустился на первый этаж, погасил фонарь, вышел из дома и принялся беспокойно шагать на лужайке.

Вскоре он услышал птичий гомон, который доносился из ельника. Ему стало любопытно, что там происходит, и в свете подслеповатых звезд полковник дошел до круглой поляны, где Морро когда-то поставил деревянную скамейку – теперь она совсем сгнила.

Птицы верещали довольно громко: судя по всему, на деревьях, обрамлявших поляну, собралось не меньше двух десятков пернатых, притом крупных. Полковник различил голоса ворон, дроздов, филинов и сорок – по крайней мере эти птицы были в большинстве.

Мало-помалу гам стих, наступило молчание. И заговорил филин, чинный, строгий и степенный.

– Если вы опять поднимете такой галдеж, – упрекал он птиц, – то мне придется и на этот раз прервать заседание и оно вообще никогда не закончится. – После долгой паузы филин продолжил: – Наберитесь же, в конце концов, терпения хотя бы на несколько минут. Допросив последнего свидетеля, мы вынесем решение по этому делу.

– Так, значит, – обратился филин, очевидно, к упомянутому свидетелю, – так, значит, ты утверждаешь, что измерение с помощью телеметрической ленты было лишь бесчестным предлогом?

– Вы снова все переиначиваете и превратно толкуете мои слова, – послышался плаксивый голос птицы, которую Проколо узнать не смог. – Зачем вы приписываете мне то, чего я не говорил? А сказал я только вот что: не понимаю, с какой целью Проколо затеял эти измерения. И если потом…

– Ну ладно, нам все ясно, – тоном, не терпящим возражений, перебил его филин, который, по-видимому, председательствовал. – Ты не понимаешь, на что ему понадобились измерения, по одной-единственной причине: эти измерения были бессмысленны. Посудите сами, неужели Проколо важно знать расстояние между двумя деревьями в глухой чаще, да еще и выбранными наугад? Только полные идиоты, вот что я вам скажу, способны…

– Он проводил испытание, – неожиданно вмешалась какая-то птица (полковник с величайшим изумлением узнал голос своего нового сторожа, сороки). – Синьор Проколо просто проверял бинокль, которым прежде ни разу не пользовался! Если, по вашему нелепому предположению, он действительно хотел бросить мальчика в лесу, зачем ему вздумалось изобретать такой глупый повод? Только злодеи и любители строить козни, вот что я вам скажу, способны…

– Для начала усвой, что передразнивать меня нельзя, я этого не позволю, – оборвал сороку рассерженный филин (было слышно, как он раздраженно хлопает крыльями). – И к тому же изволь обходиться без всяких «синьоров», когда речь идет о таком человеке, как Проколо. Ну а в-третьих, твоя попытка заступиться – жалкая и смехотворная, если не сказать хуже. Как, впрочем, все остальные оправдания, которые ты наивно пытался нам изложить.

Переведя дух, филин продолжил серьезным голосом:

– Итак, господа, заседание окончено. Мы расследовали это дело тщательно и добросовестно. Подведем итоги. – Тут он сделал паузу. – Если не брать в расчет безосновательные доводы, выдвинутые несмышлеными свидетелями, у нас есть сто пятьдесят два показания против Проколо: на их основании мы вправе утверждать, что измерения с помощью телеметрической ленты были лишь коварным предлогом – подчеркиваю, коварным, – чтобы бросить мальчика в лесу.

– Так зачем же, – сказал филин еще более властным и категоричным тоном, – зачем Проколо понадобилось бросать племянника в лесу? Чтобы избавить мальчика от своей назойливой опеки? А может, чтобы он порезвился на воле? Или чтобы спокойно поразмышлял в одиночестве? Нет. Как бы нам ни хотелось верить в честность и в добрые намерения Проколо, невозможно найти оправдание его поступку. Проколо признан виновным: он завел мальчика в чащу, чтобы тот умер с голода!

Птицы загалдели, подхватив слова филина, подняли гвалт, засуетились на ветках. Прежде чем председатель успел закончить свою речь, сорока-часовой вмешалась снова:

– Жаль, что я присутствовала только на последних заседаниях. Участвуй я в процессе с самого начала, мне бы наверняка удалось пресечь это позорное обличение. Зачем вообще было устраивать суд? И какое вам дело до того, чем занимается…

Возмущения сороки канули в гробовую тишину – оробев, она осеклась и замолкла. Потом филин сказал ей с укором:

– Меня поражает твоя недалекость. Если даже птицы, которые привыкли бодрствовать днем, а по ночам отдыхать, побросали гнезда и слетелись в кромешной тьме сюда, на этот совет, – значит, на то есть веские основания и дело серьезное. Мы все знаем, что вынесенный приговор не может быть приведен в исполнение; к сожалению – и это в высшей степени несправедливо, – карать людей пока не в нашей власти. Поэтому не стоит обольщаться. Тем не менее честь Старого Леса остается для нас вопросом первостепенной важности, и в суде, что мы вершим над Проколо, заключен гораздо более глубокий смысл, чем тебе кажется. Такие процессы затеваются крайне редко, однако не думай, будто это пустая трата времени и все сводится к напрасной болтовне. Приговор есть приговор, он выносится не просто так и, уж поверь, кое-что да означает. И вполне может статься, что спустя долгое время Проколо почувствует на себе его тяжесть и понесет наказание.

– Вероятно, наше обвинение, – мрачно добавил филин, – так или иначе дойдет до ушей Проколо. И я не удивлюсь, если он слышал весь разговор, спрятавшись за ближайшей елью. Но нас это совершенно не волнует. – Он замолчал и вздохнул. – Господа, заседание объявляю закрытым.

В темноте захлопали крылья, и птицы разлетелись в разные стороны. Потом еще мгновенье перешептывались листья, растрепанные птицами и опадавшие на землю, потом настала тишина. Проколо пошел обратно к дому.

Вернувшись, полковник заперся у себя в кабинете, зажег лампу и сел за письменный стол. (Он слышал, как за стеной копошится мышь.)

И тут кто-то окликнул его шепотом:

– Проколо, полковник.

Голос был тихим, но твердым и слегка таинственным.

– В чем дело? – отозвался полковник, резко обернувшись; но никого не увидел. Тогда он догадался, что голос принадлежит его тени, которая взметнулась до самого потолка, огромная, с причудливыми очертаниями.