Уильям Моэм - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

Он не поверил. Разве Нора могла не помнить, что он пьет чай без сахару? Это маленькое происшествие он воспринял как признак того, что ее беззаботность была только показной.

Разговор, прерванный приходом Филипа, возобновился, и очень скоро он почувствовал себя лишним. Кингсфорд не обращал на него внимания. Говорил он умело, складно, не без остроумия, но чуть-чуть педантично; выяснилось, что он журналист и может рассказать кое-что забавное обо всем на свете; Филипа раздражало, что его как бы вытеснили из общей беседы. Он решил во что бы то ни стало пересидеть этого гостя. Его интересовало, питает ли Кингсфорд к Норе какие-нибудь чувства. В прежние времена они с Норой часто подшучивали над людьми, пытавшимися за ней ухаживать; Филип старался перевести разговор на тему, которая была знакома только ему и Норе, но журналист всякий раз вмешивался в беседу и направлял ее так, что Филипу приходилось молчать. Нора начинала его немножко злить, ведь она должна была заметить, что его ставят в смешное положение, — может быть, она решила его таким образом проучить? Эта мысль вернула ему хорошее настроение. Наконец часы пробили шесть и Кингсфорд поднялся.

— Мне нужно идти, — заявил он.

Нора пожала ему руку и проводила до лестницы. Она притворила за собой дверь и постояла с гостем несколько минут на площадке. Филип не понимал, о чем они могут так долго говорить.

— Кто такой этот мистер Кингсфорд? — весело опросил ее Филип, когда она вернулась.

— Редактор одного из журналов Хармсуорта [86] Гарольд С.Хармсуорт Ротермир (1868–1940) — английский газетный король . Последнее время он печатал довольно много моих вещей.

— А мне уж казалось, что он никогда не уйдет.

— Я рада, что ты остался. Мне хотелось с тобой поговорить. — Она свернулась калачиком в большом кресле, забравшись в него с ногами — она была такая маленькая, что ей это было нетрудно, — и закурила сигарету. Филип улыбнулся, увидев знакомую позу, казавшуюся ему всегда такой забавной.

— Ты похожа на кошку.

Она сверкнула своими красивыми темными глазами.

— Да, не мешало бы мне избавиться от этой привычки. В моем возрасте глупо вести себя, как девчонка, но мне удобно сидеть, поджав ноги!

— До чего же приятно снова очутиться в этой комнате, — со счастливым вздохом сказал Филип. — Ты себе представить не можешь, как мне этого не хватало.

— Почему же, позволь спросить, ты не приходил раньше? — весело осведомилась она.

— Не смел, — ответил он, краснея.

Она мягко на него поглядела. На ее губах появилась нежная улыбка.

— Ну и зря.

Он запнулся. Сердце его часто билось.

— Помнишь, в тот последний раз, когда мы виделись… Я обошелся с тобой, как последняя скотина, мне ужасно стыдно… — Она смотрела на него в упор, но ничего не говорила. Он совсем растерялся; казалось, он только сейчас понял, что явился к ней с недостойной целью. Она и не подумала ему помочь, и тогда ему осталось только выпалить напрямик: — Сможешь ты когда-нибудь меня простить?

И тогда, уже не сдерживая охватившего его порыва, он рассказал ей, что Милдред его бросила и он был в таком отчаянии, что чуть не покончил с собой. Он рассказал ей все: о рождении ребенка, о встрече с Гриффитсом, о своем безумстве, о своей доверчивости, о том, как подло его обманули. Он рассказал, как часто вспоминал ее доброту, ее любовь, как горько сожалеет, что пренебрег ею, — он ведь был счастлив только с ней и знает, какой она замечательный человек. Голос у него охрип от волнения. Минутами ему становилось так стыдно, что он не смел поднять на нее глаза. Лицо его было страдальчески искажено; однако он испытывал странное облегчение от того, что может все ей высказать. Наконец он кончил. Обессиленный, он со вздохом откинулся на спинку кресла и ждал, что она скажет. Он ничего от нее не скрыл и в своем самоуничижении старался изобразить себя еще презреннее, чем был на самом деле. Его удивляло ее молчание; он поднял голову и взглянул на нее. Она смотрела в сторону. Лицо ее побледнело как мел, она, казалось, глубоко задумалась.

— Неужели тебе нечего мне сказать?

Она вздрогнула и покраснела.

— Да, видно, тебе пришлось несладко, — сказала она. — Мне ужасно жаль…

Она как будто хотела сказать что-то еще, но замолчала, и Филип опять стал ждать. Наконец Нора выдавила из себя через силу:

— Я помолвлена с мистером Кингсфордом.

— Почему ты мне сразу не сказала? — закричал Филип. — Зачем тебе нужно было, чтобы я перед тобой унижался?

— Прости, но я не могла тебя прервать… Я познакомилась с ним вскоре после того, как ты… — она с трудом подыскивала слова, которые его не обидят, — сказал мне, что твоя приятельница вернулась. Некоторое время я очень страдала, а он «был ко мне удивительно внимателен. Он знал, что кто-то причинил мне ужасную боль — конечно, и не подозревая, что это был ты, — один только Бог ведает, что бы я одна стала делать! И вдруг я почувствовала, что не могу без конца работать, работать, только работать; я так устала и так плохо себя чувствовала. Я рассказала ему о муже. Он предложил мне денег, чтобы я могла получить развод, если я соглашусь сразу же потом выйти за него замуж. У него приличная служба, и мне, если я захочу, не придется больше работать. Он так хорошо ко мне относится и так хочет, чтобы мне полегче жилось. Я была страшно тронута. А теперь и я очень, очень к нему привязалась.

— Значит, ты уже получила развод?

— Да, расторжение брака оформлено. Оно вступит в силу в июле, и тогда мы сразу же поженимся.

Филип долго молчал.

— Обидно, что я вел себя, как последний дурак, — пробормотал он, вспоминая свою длинную унизительную исповедь. Нора поглядела на него с любопытством.

— Но ты ведь никогда, в сущности, меня не любил, — сказала она.

— А ты думаешь это приятно — любить?

Но, как всегда, он быстро овладел собой и, встав, протянул ей руку.

— Надеюсь, ты будешь счастлива. Наверно, тебе повезло.

Она поглядела на него с какой-то грустью и долго не выпускала его руки.

— Ты придешь еще, да? — спросила она.

— Нет, — покачал головой Филип. — Я буду слишком завидовать твоему счастью.

Он медленно вышел из дома. В конце концов Нора была права, сказав, что он никогда ее не любил. Филип был обескуражен, больше того, раздосадован, но самолюбие его было затронуто куда больше, чем сердце. Он от себя этого не скрывал. Постепенно до него дошло, что боги сыграли с ним знатную шутку, и он невесело усмехнулся. Человека не очень-то тешит способность смеяться над собственной глупостью.

В течение следующих трех месяцев Филип изучал науки, с которыми он был еще незнаком. Беспорядочная толпа людей, поступивших в медицинский институт почти два года назад, заметно поредела: кое-кто ушел, выяснив, что экзамены сдавать куда труднее, чем казалось; других забрали домой родители, которые испугались дороговизны жизни в Лондоне; третьи просто решили переменить профессию.