Ирвин Шоу - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

— Верно, — согласился Майкл. — Я собираюсь вкусно поесть и отправиться на прогулку в лес.

Ему почему-то показалось бестактным говорить о затяжном прыжке человеку, прикованному к постели. «Расскажу ему об этом позже», — подумал Майкл.

— Доктор Бейнс вас хвалит.

— За что?

— За то, что вы живы.

Хеггенер усмехнулся:

— Это удается многим.

— Он сказал, вы висели на волоске, — серьезно произнес Майкл. — Если бы вы заснули…

— Я сознательно старался не заснуть, — сказал Хеггенер. — Не зря же я провел столько лет в горах. Когда мне удалось отползти к деревьям и вырыть в снегу нору, я решил, что у меня есть шанс. Я понял, что не хочу умирать. Поэтому я сделал все, чтобы избежать смерти — постоянно шевелился и не закрывал глаза. Знаете, ночью я слышал, как вы звали меня, и пытался ответить, но меня завалило снегом и ветер выл очень громко. По голосам я понял, что вы ушли вниз. Признаюсь, после этого некоторое время мне было трудно держать глаза открытыми.

— Что вас заставило это сделать, Андреас? Пойти одному в плохую погоду, да еще на такой склон? Вы сознавали опасность?

— Да, сознавал, — ответил Хеггенер. — Но, вероятно, не до конца. Днем я получил телеграмму. От Евы. Она сообщала, что если я немедленно не прилечу в Австрию, она подаст на развод и выйдет замуж за другого. — Он вздохнул. — Я не мог оставаться дома, мне требовалась физическая разрядка. Решающее испытание, которое окончательно ответило бы на вопрос, жить мне или нет. Помните, я и раньше хотел спуститься по этой трассе; момент был самый подходящий.

— Вы поедете в Австрию?

— Вероятно, если бы на горе ничего не произошло, я вернулся бы домой, собрал вещи и на другой день вылетел в Европу, — произнес Хеггенер голосом, звучавшим чуть громче шепота, — но, беспомощно лежа под слоем снега, я сделал выбор. Есть в жизни вещи — такие, например, как сама жизнь, — сохранить которые можно лишь ценой огромных жертв. В моем случае я пытаюсь сохранить самого себя. Долгое время, наверное, я буду безутешен, но сохраню независимость и в конце концов освобожусь от привязанности к Еве.

Он сделал паузу и добавил:

— И от мыслей о смерти тоже. Ночь, проведенная под снегом, — австриец слабо улыбнулся, — помогла мне разобраться в себе и расставила все по местам. Надо видеть факты в реальном свете. Ну, я что-то разговорился. Знаю, какими скучными могут быть визиты к больному. Идите, пусть ленч и прогулка по лесу доставят вам удовольствие.

Майкл склонился над кроватью и поцеловал Хеггенера в лоб.

— Вы, — улыбаясь, сказал Хеггенер, — прощаетесь со мной?

— Нет, — возразил Майкл, — это приветствие.

Майкл вышел из больницы и поехал на аэродром. Там уже собралась примерно тысяча зрителей. Он увидел Уильямса и остальных участников прыжка, они разговаривали, стоя на взлетной полосе возле самолета. Майкл взял было свой костюм и ботинки, но тут же бросил их на заднее сиденье. Он вылез из машины и пробрался сквозь толпу к краю летного поля.

— Привет, — бросил ему Уильямс, — вы нас задерживаете. Где ваш костюм и ботинки?

— Мне надо с тобой поговорить, Джерри, — сказал Майкл. — Наедине.

Он отошел на несколько шагов в сторону, Уильямс проследовал за ним.

— Что такое, Майк?

— Я не буду прыгать, — спокойно заявил Майкл.

— О Господи, — удивился Уильямс. — Не хотите ли вы признаться, что сдрейфили?

— Именно это я и хочу сказать. Я сдрейфил. Я бросил прыжки. И все прочее.

— Плакали мои трехсотдолларовые часы, — пожаловался Уильямс.

— Я куплю тебе их. Больше ничем помочь не могу, — сказал Майкл. — Извинись за меня перед ребятами.

— Уж от вас, Майк, я этого не ожидал.

— Еще несколько минут назад я и сам от себя этого не ожидал. Сегодня утром я получил урок. Правда, он не сразу дошел до меня, но все же дошел. Если ты попросишь, я как-нибудь расскажу его суть. Тебе это поможет.

Он помахал рукой мужчинам, стоявшим возле самолета, и зашагал сквозь толпу к «порше». Потом сел в машину и поехал обратно в больницу.

Он застал Хеггенера за ленчем. Австриец удивленно посмотрел на вошедшего в палату Майкла.

— Что-нибудь стряслось? — взволнованно спросил Хеггенер.

— Ничего.

— Я думал, вы поели и отправились на прогулку.

— Именно это я и собираюсь сделать, — сказал Майкл. — Но прежде я задам вам один вопрос.

— Какой?

— Ваше предложение осталось в силе?

— Конечно.

— Я его принимаю.

— Договорились, — серьезно произнес Хеггенер.

— У меня есть условие.

— Какое?

— Вы останетесь здесь и будете мне помогать.

Хеггенер улыбнулся.

— Обещаю, — сказал он. — Я кое-что понял. Узы брака — не тюрьма. — Хеггенер приподнял край простыни. — А больничная койка — не могила.

— Согласен. А теперь доедайте ваш ленч.

Майкл вышел из комнаты, спустился вниз к автомату и попросил телефонистку соединить с Нью-Йорком за счет вызываемого абонента — у него не было при себе мелочи. Он улыбнулся, узнав голос Трейси. Девушка спросила ее, примет ли она вызов от мистера Сторза из Вермонта.

— Конечно, — услышал он ответ Трейси.

— Говорите, сэр. Вы соединены, — сказала телефонистка.

«Соединены» — вот подходящее слово для сегодняшнего утра, подумал Майкл.

— Здравствуй, Трейси. Как дела?

— Нормально, — ответила она и обеспокоенно спросила: — А ты как себя чувствуешь?

— Лучше, чем когда-либо, — ответил он. — У меня есть к тебе просьба. Я хочу, чтобы ты как можно скорее приехала в Грин-Холлоу. Я собираюсь строить тут дом, и поскольку ты будешь в нем жить — во всяком случае, во время уик-эндов и отпусков, — я думаю, тебе следует присутствовать при выборе места.

— О, Майкл…

Он почувствовал ее изумление.

— А это сработает?

— Попытка того стоит, — сказал он.

— Что мне там понадобится?

— Доброе и великодушное сердце.

— Глупый. — Он услышал ее смех. — Из одежды.

— Прекрасно подойдет то, в чем ты сейчас, — сказал он. — Спасибо, что согласилась оплатить разговор. Я верну долг.

Его ждал ленч и долгая прогулка по лесу, которую он пообещал себе.

Это рассказ о жене и матери — одном и том же персонаже, у которой летом 1937 года начинается роман с молодым человеком, которого семья Краунов наняла в качестве компаньона своему хрупкому сыну Тони.

В это время суток почти во всех барах и ночных клубах города распевали одну и ту же песню: «Люблю Париж в весеннем цвете и в опадающей листве…» Было два часа жаркой июльской ночи, шампанское продавалось по восемьсот франков, и певцы из кожи вон лезли, чтобы убедить туристов, что даже короткое пребывание в Париже того стоит.

Певец был темнокожий, с широким лицом гарлемского труженика, и пел он будто сам верил в эти наивные слова. Его желтоватое пианино стояло в дальнем конце длинного узкого зала. Вошла женщина. Она помедлила в дверях, оторопев на мгновение от гула и нескромных взглядов подвыпивших посетителей у стойки бара возле двери. К ней, улыбаясь, направился хозяин, потому что женщина была явно американкой, хорошо одетой и трезвой.