Ирвин Шоу - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

— Не могу поверить, — сказал Оливер. — Ты так изменилась. Ты совсем не такая, как даже две недели назад.

— Ты прав. Я действительно изменилась, — согласилась Люси. — И не к лучшему. Честно говоря. Я стала намного хуже. Но теперь это я, а не твое отражение. Я не второстепенная, покорная, блеклая, предсказуемая пятая часть твоей жизни. Это я, в своей наготе. Я сама себе хозяйка. Я самостоятельный человек.

— Ладно, — резко оборвал Оливер. — Иди, сложи свои вещи и поехали домой. Я пойду за Тони и скажу ему, что ты готова.

Люси вздохнула. И совершенно неожиданно она рассмеялась.

— Оливер, дорогой, да ты настолько не привык слушать то, что я говорю, что даже если я скажу, что на тебе горит рубашка, до тебя не дойдет, пока ты не сгоришь.

— Ну, а это ты к чему говоришь?

Люси перешла на серьезный тон.

— Я писала тебе, что не собираюсь возвращаться домой с Тони. Ты разве не прочел мое письмо?

Оливер раздраженно отмахнулся.

— Прочел. Прочел. Чушь какая-то. Ты наверное, была взбудоражена, когда писала его и…

— Оливер, — опять предостерегла Люси.

— В любом случае это всего несколько дней. Он уедет в школу в конце месяца, и ты сможешь успокоиться, прийти в себя. И вы не увидитесь до самого Дня Благодарения. И…

— Я не собираюсь оставаться с ним эти несколько дней. Я не поеду к нему на День Благодарения. Я не поеду к нему на Рождество. Я не…

— Люси, прекрати это дурацкое причитание, — грубо остановил ее Оливер. — Не глупи.

Люси устало закрыла глаза и легко отмахнулась:

— Почему бы вам вдвоем не поехать домой и не оставить меня в покое?

— Но мне казалось, что мы все уладили, — сказал Оливер.

— Ничего мы не уладили. Ты сказал, что хочешь, чтобы я вернулась. Я сказала, что хочу вернуться, но на определенных условиях. Одно из них это то, что я никогда больше не увижу Тони.

— Как долго вы не будете видеться? — угрожающе низким голосом спросил Оливер.

— Никогда.

— Это дешевая мелодрама. Это просто бессмыслица.

— А теперь послушай внимательно, — Люси шагала вперед-назад перед Оливером, с трудом контролируя свой голос. — Я полностью отдаю себе отчет в том что сказала и в том, что собираюсь сказать. Он ненавидит меня. ОН мой враг…

— Ему всего тринадцать лет…

— Он свидетель обвинения, и он никогда не забудет этого, и я тоже. Всякий раз, когда он смотрит на меня, он смотрит через то окно в тот злополучный дождливый день. Он смотрит на меня осуждающе, он обвиняет, выносит приговор.

— Не устраивай истерик, Люси, — Оливер схватил ее за руку и успокаивающе погладил. — Он все забудет.

— Он не забудет. Сам спроси его. Спроси. Я не могу жить под одной крышей со своим судьей! Не могу ощущать чувство вины двадцать раз на день! — Голос ее надрывался и она уже почти рыдала.

— Ты должна попробовать, — настаивал Оливер.

— Я пробовала, — прошептала Люси. — Я делала все что только могла, чтобы примирить нас. Даже когда я писала тебе, что не смогу жить с ним в одном доме, я все еще надеялась… Я не верила, даже когда писала эти слова. А потом, сегодня, он сделал вот это… — Она отняла у него руку и показала на разбитый грамофон. — Бейсбольной битой. Но он разрушал не машину. Он уничтожал меня. Он УБИВАЛ меня! — Тут Люси сорвалась на безумный вопль. — Убийство!

Оливер схватил ее за плечи и резко встряхнул:

— Прекрати! Возьми себя в руки!

Рыдая и не пытаясь высвободиться из его рук, она сказала:

— Он отравит всю нашу жизнь. Что будет с нами после пяти лет вот такого существования? И что станет с ним в конце концов?

Оливер опустил руки. Они стояли друг перед другом, не двигаясь некоторое время. Затем Оливер покачал головой.

— Не могу, — сказал он.

Люси громко вздохнула. Она склонила голову и скрестила на груди руки, поглаживая плечи, которые только что крепко держал Оливер. Она заговорила глухим голосом:

— Тогда оставь меня. Забери его и оставь меня. Навсегда.

— И этого я не могу сделать, — сказал Оливер.

Таким же бесцветным и глухим голосом, все еще поглаживая плечи, Люси произнесла:

— Придется выбрать одно из двух, Оливер.

Оливер отвернулся и подошел к краю крыльца. Спиной к Люси, он облокотился о перила и направил взгляд на озеро. А я-то думал, что все понял, подумал он. Он понимал, что потерпел поражение, и чувствовал, что больше никогда не сможет принимать решения и строить планы. Наверное, надо было заставить их уложить вещи в ту самую ночь и увезти домой. А так, у всех было время для самокопания, подумал он.

Он услышал движение за спиной и резко повернулся. Люси открыла дверь дома, чтобы уйти вовнутрь.

— Ты куда? — подозрительно спросил он.

— Тони идет. — Она показала в сторону гостиницы и Оливер увидел Тони быстро шагающего по направлению к дому. — Думаю, тебе не мешало бы поговорить с ним.

Люси вошла в дом, легкая дверь тихо захлопнулась за ней. Через матовое стекло Оливер смотрел, как растворялись ее размытые очертания.

Он покачал головой и заставил себя улыбнуться сыну. Мальчик шел по лужайке навстречу отцу. Приблизившись, он настороженно и серьезно посмотрел на Оливера. Потом он остановился прежде чем сделать последний шаг. — Привет, папа, — сказал он выжидающе.

Оливер подошел к Тони, положил руку на плечо мальчика, и поцеловал его.

— Привет, Тони, — ответил он. Не снимая руки с плеча сына, Оливер направился обратно к крыльцу.

— Я готов, — сказал Тони, показывая на чемоданы, расставленные на крыльце. — Можно нести багаж в машину?

Оливер промолчал. Он снял руку с плеча Тони и медленно пошел к плетеному креслу. Тяжело, по-старчески, опустившись в него, он обратил взгляд на ребенка.

— Я думал, что мы должны были уехать еще в три, — сказал Тони.

— Подойди ко мне, Тони.

Нерешительно, будто в ожидании наказания, Тони пересек веранду и остановился перед креслом отца.

— Ты злишься на меня, папочка? — тихо спросил он.

— Нет. Конечно же нет. С чего бы мне злиться на тебя?

— За то, что я позвонил тебе тогда, — Тони глядел в пол. — За то, что я рассказал тебе… Что я видел… Оливер вздохнул.

— Нет, — сказал он. — Ты не виноват.

— Я ведь должен был сказать тебе, правда? — молящим голосом говорил Тонги.

— Да, — не сразу ответил Оливер. Он не сводил глаз с сына, задавая себе вопрос, что именно из виденного мальчик запомнит навсегда. Дети забывают все, говорил Петтерсон.

Он сказал также, что и взрослые забывают все. Но ни то, ни другое не правда. Тони запомнит все, четко, подробно, с мучительными деталями, и вся его жизнь будет построена на этой памяти.

Было бы гораздо проще замять этот разговор, придумать любое оправдание тому, что придется ребенку уехать без мамы и самому подготовиться к школе. Было бы гораздо легче временно отложить все разговоры о Люси, уклончиво и хитроумно отвечать на детские вопросы, на письма из школы о предстоящих каникулах, дать ребенку самому сделать это болезненное открытие, медленно, со временем, осознать, что он изгнан из семьи. Было бы проще, не так болезненно, и в конце концов, совершенно справедливо, став взрослым, Тони стал бы презирать отца за это.