Ирвин Шоу - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

— Не трогай меня, — резко сказала она, не глядя в его сторону и не поднимая головы.

Тони отступил, услышав сухие бесслезные всхлипывания. Через несколько минут она оперлась рукой на бампер автомобиля и медленно с трудом поднялась на ноги. Ладони были все в крови, и Люси вытерла их о платье, оставляя на нем грязно-кровавые разводы. Чулки порвались и капли крови сочились из ссадин на коленях. Она поднималась неуклюжими слепыми движениями, и вдруг перед Тони оказалась старая, обездоленная, жалкая женщина, мучительно цепляющаяся за обломки собственного мужества и былой силы.

Тони не пытался помочь ей, он продолжал наблюдать с напряженным выражением лица, впитывая новый образ матери — поверженной, уязвимой, в пятнах крови и пыли.

Глядя как она расправляет платье неловкими, неженственными, лишенными всякой сексуальности движениями, как тяжело она склоняется, чтобы вытереть кровь с колен, Тони увидел картину ее старости и смерти, и охваченный жалостью к ним обоим, он вспоминал ту ночь, когда в гамаке под звездами он мальчишкой слушал уханье совы и задумал изобрести эликсир бессмертия. Взгляд Тони затуманили слезы, он снова услышал зов совы, и вспомнил бессмертную обезьяну и своих кандидатов на вечность — мать, отец, Джеф и он сам. В каком-то смешении памяти и наложившихся на нее последних событий он увидел, как к мальчику в гамаке присоединился его собственный сын, которому вдруг стало тринадцать, и этот близнец тоже начал раздавать бессмертие в соответствие с неумолимыми законами любви, и он наблюдал за молодой мамой, легкой нежной и любимой, идущей через окутанную туманом лужайку из постели своего любовника, чтобы поцеловать сына и пожелать ему спокойной ночи.

Тони медленно приблизился к матери, взял ее руки в свои, сначала одну, потом другую, и осторожно вытер грязь с окровавленных ран. Потом он поднял ее волосы со лба и платком снял капли пота с усталого постаревшего лица. Тони повел мать к машине и помог ей сесть. Немного постояв рядом, он поймал взгляд ее поднятых глаз, из которого постепенно уходила боль.

Тони нежно кончиками пальцев коснулся ее щеки, как она это часто делала, когда он был ребенком, и сказал:

— Больше не нужно будет ездить на могилу, да?

Его пальцы ощутили легкий трепет ее кожи. И она с благодарностью кивнула.

— Да, — ответила Люси.

Когда они вернулись в Париж, была почти полночь. Тони отвез мать прямо в отель. Он помог ей выйти из машины и повел ко входу. Они шли подавленные предстоящим расставанием.

— Тони, — сказала Люси. — Я буду здесь еще один день. Можно прийти к тебе завтра. Я хочу что-то подарить твоему сыну — игрушку.

— Конечно, — сказал Тони.

— Если не хочешь, можешь на это время уйти из дому, — с болью в голосе произнесла Люси. — Твое присутствие необязательно.

— Знаю.

— Хорошо, — быстро ответила она. — Я приду после обеда. Когда он просыпается днем?

— В три часа.

— Я приду в три.

И тут он понял, что не может расстаться с ней вот так. Со сдавленным детским всхлипом он обнял мать и прижал ее к себе. Груз последних лет, тяжесть памяти и совершенных ошибок постепенно спадали с его плеч, когда он держал ее в руках, прощая и молча моля о прощении, цепляясь за нее, как за обломки того, что осталось от ими самими разрушенной любви.

Люси прижимала сына к себе, утешая, поглаживая его плечи, забыв о прохожих, с любопытством оглядывающихся на них, проходя по темным улицам чужого города.

— Мама, — сказал Тони. — Помнишь я спросил тебя, когда уезжал в конце того лета, что бы мы сказали друг другу, если бы нам случилось когда-нибудь встретиться — ты помнишь, что ты ответила?

Люси кинула, возвращаясь памятью в тихий осенний день, к темной голубизне горного озера, к мальчику, за лето выросшего из своего детского костюмчика.

— Я сказала: Наверное, мы скажем друг другу «Привет».

Тони осторожно освободился из объятий матери и заглянул ей в глаза. — Привет, — серьезно сказал он. — Привет, привет.

И они улыбнулись друг другу, как могли бы улыбнуться любые другие мать и взрослый сын, мирно прощаясь после дня, проведенного за городом. Люси посмотрела на свое порванное и измятой платье, на дырявые чулки и разбитые колени.

— Боже, ну и вид у меня! Что могут подумать в гостинице! — она рассмеялась и наклонившись, спокойно поцеловала его в щеку, как будто именно так желала ему спокойной ночи все эти двадцать лет. — Спи крепко, сказала Люси, повернулась и пошла в гостиницу.

Некоторое время Тони смотрел ей вслед, как она прошла через холл к стойке портье — высокая, усталая женщина, одинокая и не скрывающая своего возраста, цельная и примирившаяся со всем, лишенная всяких иллюзий. Тони сел в машину и поехал домой.

В квартире было темно, он вошел и направился в детскую, остановился над кроваткой ребенка и прислушался к его дыханию. Вскоре малыш проснулся и сел не кровати.

— Папочка, — сказал он.

— Я просто пришел пожелать тебе спокойной ночи. Я только что расстался с твоей бабушкой. Они придет завтра навестить тебя после дневного сна.

— После сна, — сонно пробормотал мальчик, стараясь запомнить услышанное.

— Она принесет тебе игрушку, — прошептал Тони в темноте детской.

— Я хочу трактор, — сказал мальчик. — Нет, корабль.

— Я позвоню ей утром, и скажу, чтобы она принесла корабль, — пообещал Тони.

— Большой, — сказал малыш и положил головку на подушку, — для большой путешествий.

Тони кивнул.

— Большой корабль для долгих больших путешествий, — повторил он.

Но сын уже спал.

Тони пошел в спальню к жене. Дора тоже уже спала, лежа на спине. Она равномерно дышала, закинув голову назад и закрыв руками лицо, будто защищалась от удара. Тони тихо разделся в темноте и скользнул под одеяло. Несколько минут он лежал неподвижно, думая: «Вот еще один день моей жизни.»

Потом он повернулся на бок, осторожно отнял руки Доры от лица, обнял жену и безмятежно заснул.

Казалось бы, лучшие дни Дугласа Граймса давно позади. Бывший летчик, а теперь ночной портье в дешевой гостинице, он едва сводит концы с концами. Но тут судьба делает головокружительный поворот — внезапно умирает один из постояльцев, и Дуглас с его деньгами бежит в Европу. Вот он — шанс взять у жизни реванш! И Дуглас Граймс готов воспользоваться им, поставив на карту все, что у него есть…

Ночь… Сижу один-одинешенек, огражденный пуленепробиваемым стеклом в запертой на ключ конторке. За окном Нью-Йорк в тисках угрюмой январской ночи.

Вот уже два года шесть раз в неделю я прихожу сюда за час до полуночи и остаюсь до восьми утра. В конторке тепло и с разговорами никто не лезет. Работа мне не то чтобы нравится, но и не противна.