Ирвин Шоу - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

Тем временем находившийся на поле бэттер [106] Игрок из команды нападения, отбивающий с помощью биты броски питчера. готовился отбить бросок питчера [107] Игрок обороняющейся команды, который должен вбрасывать мяч в зону страйка. и перебежать к новой базе. Бэттером сегодня «работал» пятнадцатилетний мальчик, слишком мелкий для своего возраста. Питчер же был парнем добрых шести футов и трех дюймов роста, в 1947-м он играл за команду «Коламбия».

Третий филдер, паренек лет восемнадцати по имени Энди Робертс, крикнул:

— Желаете на мое место, мистер Федров? Я обещал быть дома к четырем.

— Нет, спасибо, Энди, — ответил Федров. — В прошлом сезоне я выступил бэттером самым позорным образом и с тех пор забросил свои шиповки за шкаф.

Мальчик рассмеялся:

— Может, все же стоит попробовать? Что, если этот сезон окажется удачнее?

— Сомневаюсь, — сказал Федров. — Такое случается крайне редко, особенно после того как тебе стукнуло пятьдесят.

Бэттер отбросил биту и затрусил к первой базе. Федров помахал рукой сыну — тот находился в середине поля. Сын поднял руку в ответ.

— Энди! — крикнул Федров. — Как успехи у Майкла?

— Филдер из него неплохой, — ответил Энди. — А вот удар слабоват.

— Быстрый бег — это у нас семейное, — заметил Федров. — Однако мой отец в жизни ни разу не ударил битой по мячу.

Следующий бэттер послал длинную передачу в центр поля, и Майкл прекрасно справился, отбил ее на бегу через плечо, затем развернулся и сильным толчком послал мяч в первую базу, что заставило юношу из команды противника рвануть туда же изо всех сил, чтобы попасть на базу первым. Майкл был левшой и двигался с особой грацией, какой, как казалось Федрову, были отмечены левши во всех видах спорта. До Майкла ни одного левши в их семье никогда не было. Да и в семье жены, насколько ему было известно, тоже. И порой Федров искренне дивился этому генетическому отклонению и рассматривал его как некий знак избранности, некоего особого и загадочного предназначения, хотя к добру или к злу это ведет, сказать затруднялся. Сестренке Майкла недавно исполнилось одиннадцать, и она была для своего возраста весьма хитрой и сообразительной девчонкой. Она очень любила дразнить брата. «Левый, Левый! — нараспев кричала она Майклу, когда между ними возникали разногласия. — Старый Папа Римский Левый Первый!»

Теперь Старый Папа Римский Левый Первый дождался своей очереди бить по мячу, а потом покинул поле, подбежал к скамейке и уселся рядом с отцом.

— Привет, па. — Он ласково коснулся его плеча. — Ну, как идут делишки в грязном городишке?

— Грязно, — ответил Федров.

У него с братом был общий бизнес, связанный с заключением контрактов на строительство. И хотя в это жаркое субботнее утро на столах у каждого в нью-йоркском офисе высились груды неразобранных бумаг, причина того, что он задержался в городе, крылась совсем в другом. Он пытался помочь брату Луису утрясти проблемы с третьей женой. Тот собирался развестись, чтобы жениться на четвертой. Третья горела желанием отомстить и грозила закатить нешуточный скандал в суде. Луис был архитектором, и его причастность к миру искусства, а также привлекательная внешность делали его желанной добычей для женщин. Что, в свою очередь, постоянно вовлекало в ненужные расходы.

— Где твоя мать? — спросил Федров сына. — Я приехал, а дома никого нет.

— Бридж, парикмахерская, откуда мне знать… — небрежно отмахнулся Майкл. — Ну сам понимаешь, дамы они и есть дамы. К обеду появится.

— Надеюсь, — сказал Федров.

Напарник Майкла покинул поле, и мальчик, взяв перчатку, поднялся и пошел занимать свою позицию.

— Майк! — крикнул ему вдогонку Федров. — Ты слишком сильно размахиваешься, когда отбиваешь высокий мяч.

— Знаю, — ответил Майкл. — И вообще я закоренелый грешник.

Майку было всего тринадцать, но он, как и его сестра, был заядлым книгочеем, не вылезал из библиотек, что, несомненно, отражалось на словарном запасе.

Минут через пять возле первой базы разгорелся жаркий спор. И два мальчика орали друг другу, впрочем, без особой злобы:

— Ну ты, бродяга!

— Убил бы этого судью!

— Прекратите! — громко крикнул Федров и сам, как и мальчики, удивился резкости своего тона.

После этого ребята притихли, лишь изредка с любопытством косясь на него. А Федров всякий раз демонстративно отворачивался. Ему самому тысячу раз доводилось слышать этот окрик, как, впрочем, и этим ребятам. А вот объяснять, чем вызвана внезапная вспышка гнева, не хотелось даже самому себе. С того времени, как убили президента, Федров, порой сознательно, порой бессознательно, воздерживался от употребления таких слов, как «убить», «убийство», «стрелять», «револьвер». А читая что-либо, старался пропускать места, где мелькали эти слова, и избегал вступать в разговоры, где они могли прозвучать. Он был наслышан об издевательских, в духе черного юмора, комментариях в одной из далласских газет, где якобы приветствовали то роковое прибытие президента в город. И еще он читал о некоем священнике, который утверждал, будто все далласские школьники радостными криками приветствовали известие о гибели президента. А от одного нью-йоркского знакомого, футбольного судьи, слышал, что когда через десять лет после убийства президента в Далласе играла команда из Нью-Йорка под названием «Гиганты», по завершении матча за автобусом, где ехали эти игроки, следовал по улицам открытый автомобиль. Сидевшие в нем парни и девушки громко скандировали: «Кеннеди нет, на очереди Джонсон, Кеннеди нет, на очереди Джонсон!»

«Дети… — с изумлением говорил ему судья. — Просто ребятишки, с виду такие же, как все. Прямо не верится! И никто, ни один человек, не пытался их остановить!»

Дети, просто ребятишки… Как эти мальчики, что носятся сейчас по полю. Как его собственный сын. В точно таких же синих джинсах. Они посещают точно такие же школы, слушают ту же совершенно невообразимую и жуткую, на его взгляд, музыку по радио и телевизору, играют в те же игры. Дети, которых любили родители, как сам он любил своих сына и дочь. И эти же дети, точно некое неведомое дикарское племя, выкрикивали злобные заклинания, оскорбляя память погибшего человека, который был лучше любого из них. Похожим на которого никогда не удастся стать ни одному из них…

Да черт с ними со всеми, подумал он. Нельзя же вечно вспоминать и думать об этом.

И он усилием воли вернул себя в состояние ленивой и бездумной полуденной неги. И вскоре, убаюканный неспешным и столь хорошо знакомым ритмом игры, вновь смотрел на поле сквозь полуопущенные, нагретые солнцем веки. Сидел, откинувшись на спинку деревянной скамьи, и не особенно следил за тем, что там происходит. А мальчики продолжали перебегать с базы на базу, отбивать броски, меняться сторонами. Он видел, как сын сделал две удачные перебежки и еще одну — довольно посредственную, но не испытал при этом ни гордости, ни огорчения. Майкл был высоким для своего возраста, к тому же крепким и широкоплечим, и Федров, глядя на него, обычно ощущал присущее всем отцам чувство удовлетворения. Раскованный в движениях, смуглый от загара, он очень неплохо смотрелся на большом зеленом поле.