Ирвин Шоу - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

Одевалась она по-молодежному и выбирала неожиданные цвета, которые на первый взгляд никак не сочетались, но стоило присмотреться к ним, и становилось ясно, что они отлично дополняют друг друга. У нее не было дорогих вещей, и уже после первых трех встреч с ней Рудольф был уверен, что видел весь ее гардероб.

Она разгадывала кроссворды в воскресной «Нью-Йорк Таймс» быстрее его. Почерк у нее был мужской, без завитушек. Любила современную живопись, которую Рудольф не понимал. «А ты все равно смотри на эти картины, — говорила она, — и наступит день, когда барьер рухнет».

Она не ходила в церковь. Никогда не плакала в кино. Джонни Хит не произвел на нее никакого впечатления. Она не обращала внимания на дождь и не боялась испортить прическу. Никогда не жаловалась на погоду или пробки на улицах. Никогда не говорила: «Я люблю тебя».

— Я люблю тебя, — сказал он. Они лежали рядом на кровати, натянув одеяло до подбородка. Было семь часов вечера, и в комнате стоял полумрак. Они обошли двадцать картинных галерей. Никакой барьер в его восприятии не рухнул. Потом поужинали в итальянском ресторанчике, владелец которого ничего не имел против девушек в красных шерстяных чулках. За обедом Рудольф сказал ей, что не сможет завтра пойти с нею на футбол, и объяснил почему. Джин приняла это спокойно и взяла у него билеты. Она сказала, что пойдет с одним знакомым, который когда-то играл полузащитником в команде «Колумбия».

Когда они вернулись после долгих хождений по городу, оба почувствовали, что продрогли — декабрьский день выдался пронзительно-холодный. Рудольф поставил чайник, и они выпили по чашке горячего чая с ромом. Потом легли в постель. Им было хорошо друг с другом.

— Таким и должен быть субботний вечер зимой в Нью-Йорке, — сказала она, когда, устав от ласк, они умиротворенно лежали рядом. — Искусство, спагетти, постель.

— Я люблю тебя, — сказал он. — Я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж.

Минуту она лежала молча, потом отодвинулась от него, откинула одеяло, встала и начала одеваться. «Я все испортил», — подумал он.

— Ты что?

— Эту тему я никогда не обсуждаю голой, — серьезно ответила она.

Рудольф рассмеялся, но ему было далеко не весело. Сколько же раз эта красивая, уверенная в себе девушка, со своими собственными загадочными правилами поведения, обсуждала вопрос о замужестве? И со сколькими мужчинами? Никогда раньше он не испытывал ревности. Бесполезное, нерентабельное чувство.

Он вылез из постели и быстро оделся. Джин сидела в гостиной и настраивала приемник. Голоса дикторов звучали исключительно доброжелательно, вежливо и сладко. Произнеси такой голос: «Я люблю тебя» — никто бы не поверил.

— Налей чего-нибудь, — сказала она не поворачиваясь.

Он налил ей и себе виски. Она пила, как мужчина. Какой предыдущий любовник научил ее этому?

— Ну так как? — Он стоял перед ней, чувствуя, что положение складывается не в его пользу и он похож на просителя. Он пришел из спальни босиком, без пиджака и без галстука. Не самый подходящий вид для мужчины, делающего предложение.

— У тебя на голове настоящий ералаш, — сказала она. — Ты гораздо симпатичнее такой взъерошенный.

— Может, у меня и в словах ералаш? Или ты не поняла, что я сказал в спальне?

— Почему же, поняла. Ты хочешь на мне жениться.

— Совершенно верно.

— Давай пойдем в кино. Тут за углом идет картина, которую мне хочется посмотреть.

— Не увиливай.

— Завтра ее показывают последний день, а тебя завтра здесь не будет.

— Я жду ответа.

— Я должна быть польщена? Ну что же, я действительно польщена. А теперь пошли в кино.

— Если ты скажешь «нет», это меня убьет.

— Ты в этом убежден? — Наклонив голову, она смотрела в свой стакан и помешивала виски пальцем. Ему была видна только ее макушка и поблескивающие в свете лампы распущенные по плечам волосы.

— Да.

— А если правду?

— Отчасти, — сказал он. — Я отчасти убежден. Меня это отчасти убьет.

Теперь рассмеялась она:

— По крайней мере ты будешь честным мужем.

— Я жду ответа, — настаивал Рудольф. Он взял ее за подбородок и заставил посмотреть себе в глаза. В ее взгляде было сомнение и испуг, маленькое личико побледнело.

— В следующий раз, когда приедешь в Нью-Йорк, позвони мне, — сказала она.

— Это не ответ, — заметил Рудольф.

— В какой-то мере — ответ, мне надо подумать.

— Почему?

— Потому что я позволила себе нечто отнюдь не делающее мне чести и теперь должна сообразить, как сделать, чтобы я вновь могла себя уважать.

— Что же ты такого наделала? — Он не был уверен, что ему хочется узнать правду.

— Когда мы познакомились с тобой, у меня был роман. Он до сих пор продолжается. И все это время я думаю: «Что же это такое? Впервые в моей жизни я сплю сразу с двумя мужчинами!». И тот тоже хочет на мне жениться.

— Ты поэтому никогда не приглашала меня к себе? Он живет с тобой?

— Нет.

— Но он бывал у тебя? — Рудольф с удивлением почувствовал, что это его глубоко ранило, и тем не менее ему хотелось разбередить в себе эту рану еще больше.

— Знаешь, что делало тебя особенно милым? — сказала Джин. — То, что ты был слишком уверен в себе и поэтому не задавал никаких вопросов. Если любовь меняет тебя в худшую сторону, то уж лучше не люби никого.

— Что за паршивый день, — пробормотал Рудольф.

— Насколько я понимаю, вот все и решилось. — Джин встала и осторожно поставила стакан на стол. — Кино отменяется.

Он смотрел, как она надевает пальто. Если она сейчас уйдет, подумал он, я больше никогда ее не увижу. Он подошел к ней, обнял и поцеловал.

— Ты ошибаешься. Кино не отменяется.

Она улыбнулась ему, но губы ее дрожали, словно улыбка далась ей с трудом.

— Тогда поскорее одевайся. Терпеть не могу опаздывать к началу.

На следующее утро, ведя машину по мокрому от дождя шоссе, Рудольф думал не о Билли, к которому сейчас ехал, а о Джин. Они сходили в кино. Картина оказалась отвратительной. Потом ужинали в забегаловке на Третьей авеню и говорили о вещах, едва ли интересных им обоим: о только что виденном фильме, о других фильмах, о спектаклях, о книгах, о журнальных статьях, о политических сплетнях. Это был разговор плохо знакомых между собой людей. Оба избегали упоминать о женитьбе и о любви втроем. Пили больше обычного. Когда они доели бифштекс и выпили напоследок по рюмке коньяку, он с облегчением посадил ее в такси, а сам пошел домой пешком. Спал он тяжело, а когда, проснувшись, вспомнил вчерашний вечер и дела, ожидающие его сегодня, грязный декабрьский дождь за окном показался ему вполне соответствующим оформлением воскресного утра.

Он остановил машину у главного здания школы, вышел и неуверенно огляделся, не зная, где искать племянника. Из стоявшей неподалеку часовни доносились молодые голоса, дружно певшие: «Вперед, вперед, воинство Христово».