Ганс Фаллада - Один в Берлине (Каждый умирает в одиночку)

– Мой отец неизлечим! – резко перебил Бальдур Персике. – Сколько я себя помню, он постоянно пил. И если вы утром выпишете его как излечившегося, после обеда он явится к нам пьяный. Знаем мы эти излечения. Моя мать, братья и сестра настаивают, чтобы отец провел здесь остаток своих дней. Я присоединяюсь к их пожеланиям, господин главврач!

– Разумеется, разумеется! – торопливо заверил врач. – Я поговорю об этом с господином профессором…

– В этом нет нужды. Мы с вами принимаем окончательное и бесповоротное решение. Если мой отец в самом деле появится дома, он в тот же день снова будет доставлен сюда, причем вдрызг пьяный! Вот так будет выглядеть ваше полное излечение, господин главврач, и поверьте, последствия будут для вас весьма неприятны!

Оба смотрели в очки друг на друга. Но главврач, увы, был трусом: он не выдержал беззастенчиво-нахального взгляда Бальдура, опустил глаза.

– Конечно, у дипсоманов, у алкоголиков, опасность рецидива всегда очень велика. И если ваш папенька, как вы только что рассказали, постоянно пил…

– Он пропил свой кабак. Пропивал все, что зарабатывала мать. И дай мы ему волю, он бы и сейчас пропивал все, что зарабатываем мы, дети. Отец останется здесь!

– Ваш отец останется здесь. До поры до времени. Если позднее, скажем после войны, вы, наведавшись сюда, все-таки решите, что вашему папеньке стало гораздо лучше…

Бальдур снова оборвал доктора:

– Проведывать отца больше никто не будет, ни я, ни мои братья и сестра, ни наша мать. Мы знаем, он здесь в хороших условиях, и этого достаточно. – Бальдур пристально посмотрел на врача, задержал на нем взгляд. До сих пор он говорил громко, почти командным тоном, теперь же понизил голос: – Отец рассказал мне об уколах, господин главврач, о некой зеленой субстанции…

Главврач слегка вздрогнул.

– Это чисто воспитательная мера. Изредка применяется к строптивым пациентам помоложе. Возраст вашего папеньки уже не позволяет…

Его снова перебили:

– Отцу уже кололи эту зеленую субстанцию…

– Исключено! – воскликнул врач. – Простите, господин Персике, здесь явно какое-то недоразумение!

– Отец сообщил мне об одном таком уколе, – строго произнес Бальдур. – И сказал, что укол ему помог. Почему данное лечение не продолжается, господин главврач?

Врач был в полном смятении:

– Но, господин Персике! Это же чисто воспитательная мера! Пациента потом часами, а то и по нескольку дней рвет!

– Ну и что? Пусть рвет! Может, ему нравится блевать? Меня он уверял, что зеленый укол ему помог. Он прямо-таки мечтает о втором. Почему вы отказываете ему в этом средстве, если оно ему на пользу?

– Нет-нет! – поспешно сказал врач. И, сгорая от стыда, добавил: – Тут явно какое-то недоразумение! Я никогда не слышал, чтобы пациенты…

– Господин главврач, кто понимает пациента лучше, чем родной сын? А я, надо сказать, у отца любимый сын. И действительно буду весьма вам обязан, если вы прямо сейчас, в моем присутствии, распорядитесь, чтобы старший санитар или как его там называют, немедля сделал моему отцу такой укол. Тогда я пойду домой, как говорится, со спокойным сердцем, потому что исполню отцово желание!

Врач, побледнев как мел, смотрел на Бальдура.

– Вы правда так считаете? Я должен прямо сейчас? – пробормотал он.

– Вы еще сомневаетесь, господин главврач? Разве я высказался недостаточно ясно? Для ведущего врача вы, на мой взгляд, несколько мягкотелы. Как вы совершенно справедливо заметили, вам бы не мешало поучиться в «наполе» и хорошенько развить командирские качества! – И язвительно добавил: – Впрочем, при вашем прирожденном дефекте существуют и иные способы воспитания…

После долгой паузы врач тихо сказал:

– Хорошо, я сам сделаю укол вашему отцу…

– Но, господин доктор Мартенс, почему вы не поручите это старшему санитару? Это ведь, кажется, его обязанность?

Врач сидел в тяжелой борьбе с собой. Вновь воцарилась тишина.

Потом он медленно встал.

– Хорошо, я скажу старшему санитару…

– С удовольствием вас провожу. Меня очень интересует ваша работа. Ну, вы понимаете, выбраковка недостойного жизни материала, стерилизации и прочее…

Бальдур Персике стоял рядом, когда врач давал указания старшему санитару сделать пациенту Персике такой-то и такой-то укол…

– Короче говоря, рвотный укол, милейший! – благодушно произнес Бальдур. – Какую дозу вы обычно используете? Так-так, ну, чуть побольше опять же не повредит, верно? Подите-ка сюда, у меня тут найдется сигаретка-другая. Да берите всю пачку, старший санитар!

Старший санитар поблагодарил и вышел, со шприцем зеленой субстанции.

– Н-да, старший санитар у вас – сущий бугай! Могу себе представить, махнет кулаком – все в клочки разнесет. Мышцы, мышцы – вот что главное, господин доктор Мартенс! Ну что же, большущее вам спасибо, господин главврач! Надеюсь, лечение пройдет вполне успешно. Хайль Гитлер!

– Хайль Гитлер, господин Персике!

Вернувшись в кабинет, главный врач доктор Мартенс грузно рухнул в кресло. Во всем теле дрожь, на лбу выступил холодный пот. И он никак не мог успокоиться. Снова встал, подошел к шкафчику с медикаментами. Медленно наполнил шприц. Но не зеленой субстанцией, хотя имел все основания блевануть на весь мир, а в особенности на свою жизнь. Доктор Мартенс предпочел морфий.

Вернулся в кресло, расслабился, ожидая воздействия наркотика.

Какой же я трус, думал он. Омерзительный трус! Этот наглый сопляк – вероятно, вся его сила в языке без костей. А я перед ним лебезил. И напрасно. Только вечно вылезает проклятущая бабка, а я не умею держать язык за зубами! Притом ведь она была очаровательная старая дама, и я очень ее любил…

Он погрузился в воспоминания, снова увидел перед собой старую даму с тонким лицом. В ее квартире всюду пахло розами (там стояла полная ваза сухих розовых лепестков) и анисовым кексом. Рука у нее была тонкая, состарившаяся рука ребенка…

И из-за нее я пресмыкался перед этим мерзавцем! Однако, господин Персике, в партию я все-таки вступать не стану. По-моему, поздновато уже. Ваша компания что-то слишком надолго здесь задержалась!

Он зажмурился, потянулся. С удовольствием вздохнул, к нему вернулось хорошее настроение.

Немного погодя загляну к старому Персике. Больше уколов он, во всяком случае, не получит. Надеюсь, выдюжит. Посижу здесь, пока морфий действует особенно приятно, а потом сразу к нему. Честное слово!

Когда надзиратель привел Отто Квангеля в камеру следственной тюрьмы, крупный мужчина поднялся от стола, где сидел с книгой, и стал у окошка, руки по швам, как положено по инструкции. Но манера, в какой он все это проделал, выдавала, что он не считает «отдание чести» очень уж необходимым.