Ганс Фаллада - Один в Берлине (Каждый умирает в одиночку)

– Кажется… я совершила ошибку. Во всяком случае, не сдержала слово. На мой взгляд, это, пожалуй, не ошибка…

– Прекрати! – презрительно воскликнул парень с залысинами. – Так и будешь ходить вокруг да около? Хватит попусту болтать, говори прямо, в чем дело!

Девушка подняла голову. Медленно обвела взглядом парней, которые, как ей казалось, смотрели на нее беспощадно и холодно. В глазах у нее стояли слезы. Она хотела заговорить, но не могла. Поискала платок…

Высоколобый откинулся на спинку стула. Тихонько протяжно присвистнул.

– Хватит болтать? Да она уже проболталась! Гляньте на нее!

– Не может быть! – поспешно возразил девушкин кавалер. – Трудель не такая. Скажи им, что ты не проболталась, Трудель! – Он ободряюще пожал ее руку.

Парень с лицом младенца выжидательно, почти бесстрастно устремил на Трудель свои круглые голубые глаза. Долговязый с залысинами пренебрежительно усмехнулся. Затушил сигарету в пепельнице и иронически произнес:

– Ну-с, барышня?

Трудель собралась с духом и храбро прошептала:

– Он прав. Я проболталась. Свекор пришел с известием, что мой Отто погиб. И я совершенно потеряла голову. Сказала ему, что работаю в коммунистической ячейке.

– Имена называла? – Кто бы мог подумать, что безобидный Младенец способен спрашивать так жестко.

– Нет, конечно. Я вообще ничего больше не говорила. А мой свекор – старый рабочий, он никому словечка не скажет.

– Погоди ты про свекра, пока что речь о тебе! Имен ты, значит, не называла…

– Ты должен мне верить, Григоляйт! Я не вру. Я же сама честно призналась.

– Вы опять назвали имя!

– Неужели вам непонятно, – сказал Младенец, – что совершенно не важно, называла она имена или нет? Она сказала, что работает в ячейке, проболталась один раз, а стало быть, проболтается снова. Если известные господа возьмут ее в оборот да помучают немножко, она все им выложит, а в таком случае совершенно безразлично, сколько она выболтала до тех пор.

– Им я никогда ничего не скажу, умру, но не скажу! – воскликнула Трудель, щеки у нее вспыхнули.

– Хм, умереть – дело нехитрое, госпожа Бауман, – сказал тот, что с залысинами, – только вот перед смертью иной раз случаются весьма неприятные вещи!

– А вы жестоки, – сказала девушка. – Я совершила ошибку, но…

– Согласен, – сказал парень, сидевший рядом с ней на диване, – надо присмотреться к вашему свекру, и если он человек надежный…

– При нынешней власти о надежности говорить не приходится, – ввернул Григоляйт.

– Трудель, – ласково улыбнулся Младенец, – Трудель, ты ведь сказала, что имен не называла?

– Так и было!

– И добавила: умру, но не скажу! Верно?

– Да! Да! Да! – с жаром воскликнула она.

– Ну что ж, Трудель, – Младенец обаятельно улыбнулся, – как насчет умереть сегодня вечером, пока ты все не раззвонила? Это обеспечило бы определенную безопасность и избавило нас от уймы работы…

За столиком повисла мертвая тишина. Девушка побелела как мел. Ее кавалер пробормотал «нет», быстро положил свою руку поверх ее и тотчас же отдернул.

Тем временем танцоры вернулись за столики, и продолжать разговор стало невозможно.

Парень с залысинами опять закурил; заметив, что рука у него дрожит, Младенец слегка усмехнулся. А потом сказал темноволосому, сидевшему подле бледной, безмолвной девушки:

– Вы сказали «нет». Но почему, в самом-то деле? Ведь решение вполне приемлемое, и предложила его, как я понимаю, сама ваша соседка.

– Решение неприемлемое, – медленно проговорил темноволосый. – Смертей и без того слишком много. Мы тут не затем, чтобы умножать их количество.

– Надеюсь, вы вспомните эту фразу, – сказал тот, что с залысинами, – когда Народный трибунал [14]приговорит вас, меня и ее…

– Тише! – сказал Младенец. – Идите потанцуйте немного. Танец вроде бы симпатичный. Заодно поговорите, и мы тут тоже посоветуемся…

Темноволосый молодой человек нехотя встал, легонько поклонился своей даме. Она нехотя положила руку ему на плечо, и оба, бледные, влились в поток, направлявшийся к танцполу. Танцевали они серьезно, молча, ему казалось, он танцует с покойницей. Даже страшно стало. Мундиры вокруг, повязки со свастикой, на стенах кроваво-красные знамена с ненавистным знаком, украшенный зеленью портрет фюрера, ритмичные звуки свинга.

– Ты этого не сделаешь, Трудель, – сказал он. – Безумие – требовать такого. Обещай мне…

В немыслимой толкотне они почти не двигались с места. Наверно, оттого, что их постоянно задевали другие пары, наверно, по этой причине она молчала.

– Трудель! Обещай! Ты ведь можешь перейти на другую фабрику, работать там, подальше от них. Обещай мне…

Он пытался перехватить ее взгляд, но она упорно смотрела поверх его плеча.

– Ты лучшая из всех нас, – неожиданно сказал он. – Ты – человечность, а он – всего лишь догма. Ты должна жить, не уступай ему!

Девушка тряхнула головой, то ли в знак согласия, то ли нет.

– Давай вернемся, – сказала она. – Я больше не хочу танцевать.

– Трудель, – поспешно сказал Карл Хергезéль, когда они выбрались из толпы танцующих, – твой Отто погиб только вчера, только вчера ты получила известие. Слишком рано пока. Но ты ведь и так знаешь, я всегда любил тебя. Никогда не ждал от тебя ничего, а теперь вот ожидаю, что ты по крайней мере будешь жить. Не ради меня, нет, просто будешь жить!

Она опять молча тряхнула головой, и опять было неясно, как она относится к его любви, к его желанию видеть ее живой. Меж тем они подошли к своему столику.

– Ну? – спросил Григоляйт, тот, что с залысинами. – Как потанцевали? Тесновато, верно?

Девушка садиться не стала.

– Пойду я, – сказала она. – Ну, бывайте здоровы. С удовольствием бы с вами работала…

Она отвернулась, пошла к выходу.

Однако толстый, безобидный Младенец первым догнал ее, схватил за запястье:

– Минуточку! – Голос звучал вежливо, но во взгляде читалась угроза.

Они вернулись к столику. Снова сели.

– Я правильно понимаю, Трудель, что означало твое прощание? – спросил Младенец.

– Да, совершенно правильно, – сказала девушка, твердо глядя на него.

– В таком случае, с твоего разрешения, я до конца вечера останусь с тобой.

В ужасе она сделала протестующий жест.

– Я не навязываюсь, – очень вежливо произнес он, – но пойми, при выполнении такого решения могут опять-таки возникнуть просчеты. – И угрожающе прошептал: – Мне вовсе ни к чему, чтобы какой-нибудь болван снова выудил тебя из воды или чтобы ты, неудачно отравившись, завтра очутилась в больнице. Я хочу видеть все своими глазами.

– Правильно! – кивнул парень с залысинами. – Согласен. Тут только одна опасность…

– А я, – задумчиво сказал темноволосый, – сегодня, и завтра, и каждый день буду рядом с нею. И сделаю все, чтобы не допустить осуществления вашего замысла. Помощь приведу, если понадобится, даже полицию!