Ганс Фаллада - Один в Берлине (Каждый умирает в одиночку)

Однако в это воскресенье Отто Квангель был необычно мягок. Анна могла сколько угодно говорить о погибшем сыне, он не запрещал. Даже просмотрел с ней немногие фотографии сына, какие у нее были, а когда она опять заплакала, положил руку ей на плечо и сказал:

– Не надо, мать, не плачь. Кто знает, может, так оно и лучше, мало ли от чего он уберегся.

Итак, хотя разговор не состоялся, воскресенье все равно прошло хорошо. Давненько Анна Квангель не видела мужа в таком благостном настроении, казалось, будто опять выглянуло солнышко, последний раз осветило все вокруг перед наступлением зимы, которая упрячет все живое под свой снежно-ледяной покров. В последующие месяцы, когда Квангель становился все холоднее и молчаливее, ей поневоле часто вспоминалось это воскресенье, оно дарило утешение, не давало пасть духом.

Потом началась новая рабочая неделя, такая же, как и все прочие, похожие одна на другую, все равно, цветут ли цветы или метет метель. Работа всегда одна и та же, и люди такие же, как всегда.

Только одно маленькое происшествие, совсем маленькое, случилось с Отто Квангелем на этой неделе. Он шел на работу, и на Яблонскиштрассе ему повстречался отставной советник апелляционного суда Фромм. Квангель, конечно, поздоровался бы с ним, да опасался глаз Персике. А вдобавок не хотел привлекать внимание Баркхаузена, которого, как рассказывала Анна, забирали в гестапо. Ведь Баркхаузен уже вернулся, если его вообще куда увозили, и снова болтался возле дома.

Поэтому Квангель как бы не заметил советника, прошел мимо. Тот, судя по всему, был не столь склонен осторожничать, во всяком случае, он легонько приподнял шляпу, улыбнулся соседу глазами и вошел в дом.

Вот и хорошо! – подумал Квангель. Тот, кто видел, скажет себе: Квангель все такой же неотесанный чурбан, а советник – человек культурный, воспитанный. Никому и в голову не придет, что этих двоих что-то связывает!

Зато Анне Квангель предстояло решить на этой неделе трудную задачу. В воскресенье перед сном муж сказал ей:

– Надо тебе выйти из «Фрауэншафта». Только аккуратно, без шума. Я тоже избавился от должности в «Трудовом фронте».

– О господи! – воскликнула она. – Как же ты сумел, Отто? Как они тебя отпустили?

– По причине моей природной дурости, – необычно весело ответил Квангель, заканчивая разговор.

Задача поставлена, надо ее решать. На дурость рассчитывать нельзя, это не причина, слишком хорошо они ее знают, надо придумать что-нибудь другое. Весь понедельник и вторник Анна Квангель ломала себе голову и в среду, кажется, наконец придумала. За дуру ей себя точно не выдать, тогда, может, за чересчур умную? Слишком много знает, слишком хитрая, слишком себе на уме, это для них еще хуже, чем дурость. Чересчур умная плюс не в меру ретивая – да, пожалуй, то что надо.

И Анна Квангель решительно пустилась в дорогу. Ей хотелось поскорей покончить с этим делом, хотелось, если удастся, нынче же ночью сообщить Отто, что она справилась с задачей так же, как он, то бишь не вызвав политических подозрений. Надо навсегда отбить у них охоту к ней соваться. Пусть, вспомнив об Анне Квангель, сразу думают: ой, она для этого никак не годится! О чем бы ни шла речь!

Одной из главных задач Анны Квангель в пору, когда ввоз подневольной рабочей силы еще не развернулся во всю ширь и фюрер еще не поставил особого уполномоченного в ранге министра руководить работорговлей, – одной из главных задач Анны Квангель было выявлять среди немецких соотечественниц тех, что уклонялись от работы на военных предприятиях и тем самым, как гласила партийная риторика, предавали фюрера и собственный народ. Как раз недавно коротышка-министр Геббельс в одной из статей ехидно упомянул накрашенных дамочек, чьи лакированные ноготки отнюдь не освобождают их от работы для народа, причем работы вовсе не конторской!

Правда, в очередной статье министр, вероятно под нажимом дам из собственного окружения, поспешил добавить, что лакированные ногти и ухоженный вид конечно же нельзя считать принадлежностью исключительно паразитических антиобщественных элементов. И настоятельно предостерег от огульных нападок! Партия справедлива и тщательно рассмотрит каждый случай, о котором ее информируют. Тем самым министр – пожалуй, не без умысла – спровоцировал лавину доносов.

Но, как не раз случалось и до и после, первой своей статьей министр разбудил в народе самые низменные инстинкты, и вот здесь-то Анна Квангель сразу увидела свой шанс. Конечно, в ее районе жили в основном люди скромные, но одну дамочку, в точности подходящую под данное министром описание, она все-таки знала. И заранее улыбалась при мысли, какой эффект произведет ее визит.

Означенная дама жила в большом доме возле парка Фридрихсхайн, дверь отворила горничная, и госпожа Квангель накинулась на нее, чтобы скрыть внезапно нахлынувшую неуверенность:

– Чего-чего? Пойдете узнавать, можно ли поговорить с хозяйкой! Я из «Фрауэншафта», я должна с ней поговорить и поговорю!.. Кстати, девушка, – вдруг добавила она, понизив голос, – какая такая «хозяйка»? У нас в Третьем рейхе хозяек нету! Мы все трудимся для нашего любимого фюрера – каждый на своем месте! Мне нужна госпожа Герих!

Остается неясно, почему госпожа Герих приняла эту посланницу национал-социалистского «Фрауэншафта» – то ли доклад горничной слегка ее встревожил, то ли она просто скучала и решила хоть так скоротать полчасика унылого дня. Как бы то ни было, Анну Квангель она приняла.

С любезной улыбкой она встретила ее посредине своего шикарного салона, и, взглянув на нее, Анна Квангель убедилась, что госпожа Герих действительно то самое создание, какое она ищет: длинноногая блондинка, накрашенная и надушенная, волосы уложены надо лбом в высокое сооружение из крупных локонов и мелких кудряшек. Половина фальшивые! – незамедлительно решила Анна Квангель. Этот вывод вернул ей толику уверенности, которая при виде поистине роскошной комнаты почти испарилась, ведь подобных комнат – с шелковыми коврами, кушетками, креслами и креслицами, столами и столиками, стенными гобеленами и множеством блестящих светильников – Анна Квангель в жизни не видала, даже в тех вправду аристократических домах, где работала два с лишним десятка лет назад.

Дама приветствовала Анну Квангель как полагается, правда, руку вскинула с ленцой:

– Хайль Гитлер!

Анна Квангель исправила ее небрежность, отсалютовав серьезно, старательно и четко:

– Хайль Гитлер!

– Вы, как я понимаю, из национал-социалистского «Фрауэншафта»… – Дама выждала секунду-другую, но, поскольку имя ей не назвали, едва заметно улыбнулась и продолжила: – Но прошу вас, садитесь, пожалуйста! Речь наверняка идет о пожертвовании, и я готова в меру возможностей оказать денежную поддержку.