Ганс Фаллада - Один в Берлине (Каждый умирает в одиночку)

Ну и шельма этот Эшерих! Как только ему удалось? Шрёдер признался себе – не без зависти, – что до Эшериха ему очень далеко. А вдобавок, после такого признания, еще и отпустить этого малого на свободу? Уму непостижимо! Н-да, считаешь себя умником, а ведь всегда найдутся люди поумнее.

– Послушайте, коллега, – сказал Эшерих, достаточно насладившись изумлением ассистента, – вы не могли бы прямо сейчас сходить вместо меня в управление?

– Есть, господин комиссар!

– Вы знаете, я веду дело этого… как его?.. Домового. Помните, коллега?

Их взгляды встретились, они поняли друг друга.

– Так вот, господин Шрёдер, вы пойдете вместо меня в управление и скажете коллеге Линке… Да садитесь же, господин Клуге, мне надо сказать коллеге еще несколько слов.

Он отошел с ассистентом к двери и прошептал:

– Затребуйте там двух людей. Дельных сотрудников, для слежки, пусть немедля явятся сюда. Этого Клуге необходимо постоянно держать под наблюдением, с той минуты, как он покинет участок. Докладывать по телефону о его передвижениях каждые два-три часа, уж как получится, прямо мне, в гестапо. Пароль: Домовой. Покажите агентам этого человека, они будут работать посменно. Когда они приготовятся, вы опять зайдете сюда. И я выпущу нашего зайчишку.

– Слушаюсь, господин комиссар. Хайль Гитлер!

Дверь захлопнулась, легавый ушел. Комиссар сел рядом с Энно Клуге:

– Ну вот, этого мы сплавили! Он вам, пожалуй, не очень-то нравится, господин Клуге?

– Не так, как вы, господин комиссар!

– Вы заметили, как он удивился, когда услыхал, что я вас отпускаю? Чуть не лопнул от злости! Потому я его и отослал, протокол мы лучше без него напишем. Он бы только все время встревал. Я даже машинистку звать не стану, строчку-другую и сам осилю. Это же все между нами, просто чтобы прикрыть меня перед начальством за то, что я отпускаю вас на свободу.

Слегка успокоив трусишку, комиссар взял ручку и начал писать. Временами он громко и отчетливо произносил то, что писал (если писал именно то, что произносил вслух, – с таким ушлым полицейским, как Эшерих, даже в этом уверенности не было), а временами просто бормотал. Клуге толком не понимал, что он говорит.

Видел только, что написал Эшерих вовсе не строчку-другую, а три, почти четыре страницы. Но пока что он не слишком об этом задумывался, куда больше его интересовало другое: вправду ли он прямо сейчас выйдет на свободу. И он поглядывал на дверь. Потом, внезапно решившись, встал, прошел к двери, слегка ее приоткрыл…

– Клуге! – послышалось за спиной, но не приказным тоном. – Господин Клуге, прошу вас!

– Да? – Энно оглянулся. – Значит, мне все-таки нельзя уйти? – Он испуганно усмехнулся.

Комиссар смотрел на него, с ручкой в руке и улыбкой на губах.

– Стало быть, вы опять жалеете о нашей договоренности, господин Клуге? О том, что вы твердо мне обещали? Ладно, выходит, зря я старался! – Он энергично отложил ручку. – Ладно, Клуге, идите… Я ведь вижу, вы не человек слова. Идите же, я знаю, вы подписывать не станете! По мне, так и ладно…

В результате комиссар добился своего: Энно Клуге действительно подписал протокол. Мало того, даже не потребовал, чтобы сперва ему громко и отчетливо все прочитали. Подписал не глядя.

– А теперь я могу идти, господин комиссар?

– Конечно. Большое вам спасибо, господин Клуге, вы поступили правильно. До свидания. То есть лучше не здесь, не в этом месте. Ах, еще минуточку, господин Клуге…

– Значит, все-таки не отпускаете?

Лицо Клуге опять задрожало.

– Ну что вы! Опять не доверяете мне? Какой же вы недоверчивый, господин Клуге! Но, по-моему, вам не помешает забрать свои документы и деньги? Вот видите! Давайте-ка посмотрим, все ли на месте, господин Клуге…

И они начали сверяться со списком: трудовая книжка, военный билет, метрика, свидетельство о браке…

– Зачем вы, собственно, таскаете с собой все эти бумаги, Клуге? Вдруг потеряете?

…полицейская регистрация, четыре конверта от получки…

– Маловато зарабатываете, господин Клуге! Ах, ну да, ну да, вижу, каждую неделю работали всего-навсего три-четыре дня, сачок вы этакий!

…три письма…

– Нет, оставьте, они меня не интересуют!

…37 рейхсмарок купюрами и 65 рейхспфеннигов монетами…

– Видите, вот и десятка, которую вы получили от того человека, ее я, пожалуй, приобщу к делу. Но погодите, чтобы вы не понесли ущерба, взамен даю вам свои десять марок…

Комиссар продолжал в том же духе, пока в дверях не появился ассистент Шрёдер:

– Приказ выполнен, господин комиссар. Осмелюсь доложить: комиссар Линке хотел бы лично переговорить с вами по делу Домового.

– Хорошо, хорошо. Большое спасибо, коллега. Ну, мы закончили. До свидания, господин Клуге. Шрёдер, проводите господина Клуге к выходу. Из участка, стало быть, вас выведет господин Шрёдер. Еще раз до свидания, господин Клуге. Про фабрику я не забуду. Нет-нет! Хайль Гитлер!

– Что ж, нет худа без добра, господин Клуге, – сказал Шрёдер, уже на Франкфуртер-аллее, пожимая ему руку. – Вы же понимаете, работа есть работа, иной раз приходится действовать довольно грубо. Но я ведь распорядился сразу же снять с вас наручники. А про удар, который вам нанес унтер-офицер, вы ведь и думать забыли?

– Да-да, конечно. И я все понимаю… Вы уж извините, я вам столько хлопот доставил, господин комиссар.

– Ну что ж… Хайль Гитлер, господин Клуге!

– Хайль Гитлер, господин комиссар!

И жалкий тщедушный Энно Клуге поспешил прочь. Мелкой рысцой побежал сквозь толпу на Франкфуртер-аллее; ассистент Шрёдер провожал его взглядом. Убедившись, что агенты в самом деле следуют за Энно, кивнул и вернулся в участок.

– Вот, читайте! – сказал комиссар Эшерих ассистенту Шрёдеру и вручил ему протокол.

– Н-да, – пробормотал Шрёдер, возвращая ему бумагу. – Значит, он все же признался и теперь созрел для Народного трибунала и гильотины. Никогда бы не подумал. – И он задумчиво добавил: – И этот фрукт свободно шастает по улицам!

– Конечно! – отозвался комиссар, положил протокол в папку, а папку в кожаный портфель. – Конечно, этот фрукт свободно шастает по улицам, но под тщательным надзором наших людей, а?

– Само собой! – поспешно заверил Шрёдер. – Я лично проследил: они оба шли за ним.

– Он шастает, – продолжал комиссар Эшерих, задумчиво поглаживая усы, – шастает себе и шастает, а наши люди идут за ним! И в один прекрасный день – сегодня, или через неделю, или через полгода – наш паршивенький господин Клуге пришастает к автору открытки, к человеку, который дал ему поручение: положи ее там-то и там-то. Он наверняка приведет нас к нему, как пить дать приведет. А вот тогда я – цап! Тогда-то оба уж точно созреют для Плётце и так далее.