Ирвин Шоу - Солнечные берега реки Леты (сборник)

И вот теперь этот человек стоял всего в трех футах от Роберта, чуть левее стройной итальянки, с холодным любопытством глядя прямо перед собой из-под белых, как у альбиноса, ресниц. Не узнавая. Ему было уже около пятидесяти, на холеном, несколько обрюзгшем лице с тонкими губами – выражение уверенности и силы.

Роберт ненавидел его. Ненавидел за предпринятую в далеком тридцать восьмом попытку убийства четырнадцатилетнего мальчишки, ненавидел за то, в чем принимал голубоглазый участие в годы войны, ненавидел за смерть отца, за слова, сказанные по адресу симпатичной молодой американки, за несокрушимое спокойствие взгляда и налитую здоровьем шею. Этот негодяй невозмутимо смотрел сейчас в глаза того, кого хотел убить, смотрел и не узнавал! В наполненный мягким серебристым блеском снега праздник он привнес дыхание смерти, разбудил так и не утоленную жажду мести.

Роберта душила ненависть к человеку, который внезапно разрушил и тот маленький и тщательно оберегаемый мир, что он построил для себя, жены и детей, спокойный и уютный мир готового забыть прошлые беды американца.

Немец украл у него право жить привычной размеренной жизнью. Существование с женой и тремя детьми в чистом, аккуратно прибранном доме уже казалось Роберту неестественным. Он больше не сможет спокойно видеть свое имя на странице телефонной книги, приподнимать шляпу, приветствуя соседа, платить по счетам и соблюдать законы. Голубоглазый отбросил его в далекое прошлое, когда нормой считались кровь, смерть, спасение бегством и руины. Какое-то время Роберт обманывал себя, притворяясь, что теперь многое изменилось, но брошенные в кабине подъемника слова немца расставили все по своим местам. Встреча с этим человеком была чистой случайностью, однако эта случайность обнажила то закономерное и неизбежное, что таилось в жизни – его и других.

Мак обратился к нему с вопросом, молодая американка в черной вязаной шапочке тихонько напевала что-то очень знакомое, но Роберт не слышал ни вопроса, ни слов песни. Он уже не смотрел на немца, взгляд его был устремлен на крутой склон, едва различимый сквозь опустившееся облако. Мозг занимала одна мысль: как отделаться от Мака, избежать общества молодых американцев, как подловить немца одного и убить?

Дуэль в его планы не входила. Роберт не собирался дать врагу шанса побороться за свою жизнь. Он ощущал себя орудием возмездия – не чести. На память пришли истории о жертвах концентрационных лагерей, которые после войны вдруг узнавали в прохожих своих мучителей. Многие обращались к властям, а потом с чувством исполненного долга присутствовали при исполнении приговора. Но куда он, Роберт, мог сейчас обратиться – в швейцарскую полицию? И в каком преступлении обвинил бы немца?

Не проще ли сделать так, как на третий или четвертый год по окончании войны поступил в Будапеште один из бывших заключенных, встретив на мосту через Дунай своего лагерного надзирателя? Он просто столкнул его в воду и с удовлетворением проследил за тем, как тот тонет. Объяснив в полиции, кто он такой и кем была его жертва, человек спокойно вышел на улицу, а на следующий день газеты превратили его в героя. Но Швейцария не Венгрия, до Дуная далеко, и война давным-давно закончилась.

Нет, он последует за немцем, где-нибудь в уединенном месте остановит его и убьет, причем так, что причиной смерти сочтут несчастный случай. Он выберется из страны еще до того, как власти начнут задавать вопросы. В небольшой лощине тело можно прикрыть снегом, оно пролежит там до поздней весны, когда его обнаружат пастухи, перегоняющие скот на летние пастбища. Сделать необходимо все очень быстро, нельзя, чтобы немец понял, что стал объектом пристального внимания, и узнал во взрослом американце тощего четырнадцатилетнего мальчишку, которого он бросил умирать зимой тридцать восьмого.

Роберту никогда еще не приходилось убивать. В годы войны он был офицером связи между высадившимися во Франции американцами и местным движением Сопротивления. В него довольно часто стреляли, это правда, однако сам он после прибытия в Европу не сделал ни единого выстрела. Когда же война закончилась, в душе Роберт был благодарен судьбе за то, что не обагрил руки чужой кровью. Но теперь он понимал: судьба не обошла его стороной, война продолжается.

– Слушай, Роберт! – Его сознание с трудом зафиксировало возглас Мака. – Что с тобой происходит? Я говорю уже целую минуту, а ты не реагируешь. Заболел? Вид у тебя неважный, приятель.

– Все в порядке, Мак. Так, голова что-то дает о себе знать. Мелочи. Нужно будет что-нибудь съесть, выпить горячего. Спускайся без меня.

– Ну уж нет. Подожду.

– Не валяй дурака. – Голос Роберта звучал по-дружески мягко. – Ты же потеряешь «графиню». Признаться, сегодня у меня вообще нет настроения кататься. Видимо, из-за погоды. – Он кивнул на низкие серые облака. – Ни черта не видно. Я, пожалуй, вернусь.

– Эй, ты явно не в себе, – встревожился Мак. – Хочешь, провожу к врачу?

– Оставь меня в покое, Мак. – Если он и обидится, с этим можно будет разобраться позднее. – Когда накатывает мигрень, мне лучше всего побыть одному.

– Ты уверен?

– Абсолютно.

– Хорошо. Встретимся в гостинице?

– Конечно.

«После убийства, – подумал Роберт, – я с удовольствием выпью хорошего чаю». Он очень рассчитывал на то, что прекрасная итальянка, выйдя из кабины, тут же встанет на лыжи и увлечет за собой Мака – еще до того, как сам Роберт тронется по следу голубоглазого.

Миновав последнюю опорную мачту, подъемник приближался к вершине. Пассажиры оживились, начали поправлять спортивные костюмы, проверять крепления лыж. Украдкой Роберт бросил взгляд в сторону немца. Женщина с прямоугольным лицом повязывала на шею своему спутнику тонкий шелковый шарф. В этот момент она чем-то напомнила Роберту кухарку. Оба не обращали на него никакого внимания. С женщиной наверняка возникнут проблемы, подумал он.

Кабина остановилась. Стоявший вплотную к дверям Роберт вышел одним из первых. Не оглядываясь, он покинул здание станции подвесной дороги и оказался на покрытой серой пеленой вершине. Один из склонов уходил вниз крутым, почти вертикальным обрывом с торчащими кое-где острыми обломками скал. Роберт приблизился к самому краю. Если немец волею случая подойдет полюбоваться открывающимся видом или оценить состояние Кайзергартена (трасса начиналась чуть в стороне и выходила на склон обрыва значительно ниже, где он становился более пологим), то одно быстрое движение пошлет его на каменные лезвия скал, а это чуть ли не сто метров свободного полета. Мгновение – и все будет кончено. Роберт повернулся к станции, пытаясь рассмотреть в толпе фигуру голубоглазого.