Френсис Фицджеральд - Гитара, кости и кастет. Все эти юноши печальные… (сборник)

Плескалась рыба, светили звезды, сияли огни вокруг озера. Декстер сел рядом с Джуди Джонс, и она объяснила ему, куда вести лодку. Затем спрыгнула в воду и плавным кролем поплыла к качавшейся на воде доске. Смотреть на нее было совсем не трудно, словно смотришь на колышущиеся под ветром деревья или на летящую чайку. Ее руки, загорелые почти до черноты, плавно двигались среди тускло-платиновых волн; сначала из воды появлялся локоть, затем в такт падавшей с него воде появлялось и уходило назад предплечье, а потом взлетала и опускалась кисть, прокладывая путь вперед.

Они пошли на середину озера; обернувшись, Декстер увидел, что она стоит на коленях на ушедшем под воду дальнем крае приподнявшейся доски.

– Быстрее, – крикнула она, – включайте на самый полный!

Он послушно выжал рычаг вперед, и у носа лодки показалась стена белых брызг. Когда он опять посмотрел назад, девушка стояла во весь рост на стремительно мчавшейся за лодкой доске, широко раскинув руки и устремив лицо вверх, к луне.

– Ужасно холодно! – крикнула она. – Как вас зовут?

Он сказал.

– Приходите завтра к нам на ужин, ладно?

Его сердце перевернулось, словно в груди заработал маховик моторной лодки, и так во второй раз ее случайная прихоть придала его жизни новое направление.

Вечером следующего дня, поджидая, пока она спустится вниз, Декстер сидел в погруженной в тишину комнате, из которой открывался вид на летнюю солнечную веранду, и представлял себе множество мужчин, которые любили Джуди Джонс. Он знал, что это были за люди – в те времена, когда он поступал на первый курс, они поступали вместе с ним, прямо после окончания престижных подготовительных школ, и все они носили изысканные костюмы и отличались смуглым и ровным многолетним загаром. Он понимал, что в каком-то смысле он был лучше всех этих людей – ведь он обладал новизной и силой. Но для себя он решил, что его дети станут такими же, как они, чем признал, что себя самого он считает лишь сырым доброкачественным материалом, из которого получаются такие вот люди.

Когда пришло его время носить дорогие костюмы, он уже знал, какие портные считаются лучшими во всей Америке, и его сегодняшний костюм шил лучший в Америке портной. Он усвоил особую сдержанность манер, присущую выпускникам его университета, отличавшую их от выпускников других университетов. Он сознавал, какой ценностью обладают эти манеры, поэтому он их и усвоил; он знал, что небрежность в одежде и манерах требует гораздо больше уверенности в себе, чем простая аккуратность. Но пусть небрежностью овладевают его дети; его мать носила фамилию Кримслих, она была родом из богемских крестьян и разговаривала на ломаном английском до конца своих дней. И ее сын должен строго придерживаться общепринятых стандартов поведения.

В начале восьмого вниз спустилась Джуди Джонс. На ней было синее шелковое платье, и поначалу он был разочарован, что она не надела что-нибудь более торжественное. Это разочарование усилилось, когда после краткого приветствия она подошла к двери буфетной, открыла ее настежь и крикнула: «Марта, можешь подавать ужин!» Он почему-то ждал, что об ужине объявит дворецкий, а перед этим гостям предложат коктейли. Но он быстро отбросил все эти мысли, когда они сели рядышком на диван и взглянули друг на друга.

– Мать и отец ужинать не будут, – задумчиво сказала она.

Он вспомнил последнюю встречу с ее отцом и обрадовался, что сегодня родителей не будет – они бы наверняка стали интересоваться, кто он такой. Он родился в Кибл, миннесотской деревушке ми лях в пятидесяти отсюда к северу, и всегда говорил, что он родом из Кибл, а не из Блэк-Бэр-Вилледж. Родиться в провинциальном городке не считалось зазорным, если только городок не располагался на виду, в неудобном соседстве с модными курортами на озерах.

Они разговорились о его университете, куда она часто приезжала на балы последнюю пару лет, и о близлежащем городе, откуда на Шерри-Айленд ездили отдыхающие, и о том, что завтра Декстеру придется вернуться к его процветающим прачечным.

За ужином ею овладела унылая подавленность, и Декстер ощутил тревогу. Его беспокоило высказывавшееся ее грудным голосом раздражение. Его волновало, что ее улыбка, вызванная чем угодно – им самим, паштетом из цыплячьей печени, да просто не пойми чем, – не имела ничего общего ни с радостью, ни даже с весельем. Когда уголки ее алых губ опускались вниз, это была не улыбка, а скорее приглашение к поцелую.

После ужина она пригласила его выйти на тенистую веранду, тем самым нарочно сменив окружающую обстановку.

– Ничего, если я немного погрущу? – спросила она.

– Боюсь, вам со мной скучно! – торопливо ответил он.

– Вовсе нет! Вы мне нравитесь. Но у меня сегодня выдался ужасный день. Мне очень нравился один мужчина, а сегодня он вдруг, ни с того ни с сего, объявил, что беден, как церковная мышь. Раньше он об этом даже не заикался. Это, наверное, звучит ужасно приземленно?

– Может, он боялся вам об этом рассказать?

– Может быть, – ответила она. – Но он неправильно начал! Видите ли, если бы я знала, что он беден… что ж, я сходила с ума по целой куче бедняков и честно собиралась за каждого из них замуж. Ну, а на этот раз я ничего не подозревала, и мой интерес к нему оказался не настолько силен, чтобы выдержать удар. Это как если бы девушка спокойно сказала своему жениху, что она – вдова. Он, может, и не имеет ничего против вдов, но… Давайте начнем правильно! – неожиданно оборвала она себя на полуслове. – Что вы из себя представляете?

Декстер колебался лишь мгновение. А затем:

– Я – никто! – сказал он. – Пока что мой успех – дело будущего.

– Вы бедны?

– Нет, – ответил он прямо. – Вероятно, я зарабатываю больше денег, чем любой мужчина моего возраста на всем северо-западе. Я знаю, так говорить предосудительно, но вы сами попросили меня говорить начистоту.

Воцарилась тишина. Затем она улыбнулась, уголки ее губ опустились; едва заметно качнувшись, она придвинулась к нему совсем близко и посмотрела ему прямо в глаза. В горле у Декстера словно застрял комок, и он, затаив дыхание, ждал начала эксперимента, готовый смело принять непредсказуемое соединение, что вот-вот таинственным образом сложится из элементов их губ. И он дождался – она смогла передать ему свое волнение, щедро и до самой глубины души одарив его поцелуями, которые были не обещанием, а воплощением. Они породили в нем не голод, требовавший утоления, но пресыщение, которое нуждалось лишь в еще большем пресыщении… Эти поцелуи были словно милостыня, порождающая новую нужду лишь в силу того, что всегда расходится без остатка.

Ему не понадобились часы раздумий, чтобы решить, что он желал Джуди Джонс всегда – еще с тех самых пор, когда он был всего лишь гордым и жаждущим всего на свете мальчишкой.