Френсис Фицджеральд - Гитара, кости и кастет. Все эти юноши печальные… (сборник)

Тишина продолжалась. Сиротка знала, что это была благоговейная тишина – груз вины свел Джона Честнута с ума.

– Все отлично сыграли! – крикнул он. – Благодарю всех и каждого. Если остались еще не перевернутые столики, занимайте – шампанское будут подавать, пока все не разойдутся.

Сиротке показалось, что крыша и звезды над ней вдруг стали все быстрее и быстрее кружиться. Она увидела, как Джон и детектив сердечно пожали друг другу руки, а затем детектив широко улыбнулся и засунул пистолет в карман. Снова послышалась музыка, и упавшая было в обморок девушка вдруг обнаружилась танцующей в углу с лордом Чарльзом Эсте. Джон бегал туда и сюда, хлопая всех по плечам, смеясь и пожимая руки. Затем он направился к ней, свежий и невинный, как дитя.

– Не правда ли, получилось великолепно? – воскликнул он.

Сиротка почувствовала, как к ней подкрадывается слабость. Она протянула руку назад и нащупала стул.

– Что здесь произошло? – ничего не понимая, воскликнула она. – Ущипните меня – это сон?

– Конечно нет! Это самая настоящая явь. Я все это придумал, Сиротка, разве ты не поняла? Я все это придумал для тебя. И все организовал. Единственная прозвучавшая за вечер правда – это мое имя!

Она неожиданно рухнула ему на грудь, хватаясь за лацканы пиджака, и упала бы на пол, если бы он вовремя ее не подхватил.

– Шампанского, быстрее! – крикнул он, а затем прикрикнул на принца Уэльского, стоявшего поблизости: – Эй, ты! Распорядись, чтобы подали мою машину, живее! Мисс Мартин-Джонс переволновалась и упала в обморок.

Небоскреб снизу разлаписто вздымался тридцатью рядами окон, а дальше вытягивался, напоминая ровный кусок сахара, блестящий и белый. Затем шла еще сотня футов изящного шпиля, сужавшегося в ровную продолговатую башню, упиравшуюся в небеса, словно тонкая игла. В высоком окне на самом верхнем этаже стояла «Сиротка» Мартин-Джонс, вдыхая свежий ветер и глядя с высоты на город.

– Мистер Честнут просит вас пройти в его личный кабинет!

Ее изящные ножки послушно двинулись по ковру в просторное помещение, из которого открывался вид на гавань и открытое море.

Джон Честнут сидел за столом, поджидая ее, и Сиротка подошла к нему и обняла его за плечи.

– Это правда ты сам? – с беспокойством спросила она. – Честно?

– Ты написала мне лишь за неделю до приезда, – будто оправдываясь, сказал он, – и я просто не успел устроить для тебя революцию!

– Это все было только ради меня? – спросила она. – Все это безумное восхитительное представление – просто ради меня?

– Безумное? – Он задумался. – Ну, не совсем, хотя началось действительно именно так. В последнюю минуту я пригласил владельца одного ночного клуба, и, пока ты сидела за соседним столиком, я продал ему свою идею. – Он посмотрел на часы. – Еще одно небольшое дело, и я буду свободен до обеда. Как раз успеем пожениться. – Он снял трубку телефона: – Это Джексон?.. Отправьте телеграмму, в три адреса: Париж, Берлин, Будапешт. Пусть тех лжегерцогов, которые разыгрывали в монетку Шварцберг-Райнминстер, выдворят за границу, в Польшу. Если голландцы не отреагируют, снизьте обменный курс на точка три нуля два. И еще: этот идиот Блутчдак опять пытается устроить войну на Балканах. Посадите его на первый же корабль до Нью-Йорка или выдайте его Греции, пусть его там посадят. – Он положил трубку и, рассмеявшись, повернулся к изумленной космополитке: – Следующая остановка – мэрия. Затем, если хочешь, поедем в Париж.

– Джон, – твердо спросила она, – кто был принцем Уэльским?

Он молчал, пока они не вошли в лифт и не спикировали на двадцать этажей ниже. Затем наклонился и похлопал лифтера по плечу:

– Не так быстро, Седрик. Дама не привыкла к падениям с высоты.

Лифтер обернулся и улыбнулся. Его лицо было бледным и овальным, в обрамлении темно-русых волос. Сиротка вспыхнула, как огонь.

– Седрик родом из Уэссекса, – объяснил Джон. – Сходство – и это еще слабо сказано! – изумительное. Принцы не всегда ведут себя благоразумно… Я подозреваю, что Седрик пусть и не совсем законный, но все же «Вельф».

Сиротка сняла золотой монокль с шеи и набросила ленту на голову Седрика.

– Благодарю вас за то, – сказала она, – что во второй раз в жизни мне довелось испытать настоящий трепет!

Джон Честнут, как купец, стал потирать руки.

– Милости просим, леди! – воззвал он к ней. – Лучший товар в городе!

– А что у вас тут хорошего?

– Мадемуазель, как раз сегодня у нас есть для вас прекра-а-а-снейшая любовь!

– Заверните, мистер Купец! – воскликнула «Сиротка» Мартин-Джонс. – Похоже, это выгодная сделка!

Каждый день около пяти вечера унылая овальная зала отеля «Ритц» преображается от звуков необычной мелодии: сначала раздаются еле слышные звуки погружения в чашку одного кусочка сахара, а за ним и второго, затем слышится слабый звон восседающих на серебряных подносах и грациозно покачивающихся в движении сияющих чайников и молочников. Многим этот янтарный час кажется прекраснее всех остальных. В этот час исчезает слабый и приятный аромат лилий, населяющий «Ритц», и перед вашими глазами начинает разворачиваться поющий и праздничный остаток дня.

Если бы однажды весенним вечером вы обвели взглядом слегка приподнятую подкову балкона, то наверняка заметили бы сидящих за столиком для двоих юную миссис Карр и юную миссис Хэмпл. Та, что в платье, это миссис Хэмпл, и когда я говорю «платье», то имею в виду безупречного покроя одеяние с большими пуговицами и маленьким, почти незаметным, красным шарфиком на плечах – одеяние, которое едва уловимо, но в полном соответствии с замыслом, рожденным в модном ателье на Рю де ла Пэ, копировало облачение французских кардиналов. Миссис Карр и миссис Хэмпл было по двадцать три года, и даже враги сходились во мнении, что они обе неплохо устроились. Каждую из них у дверей отеля мог бы ожидать собственный лимузин, но в эти апрельские сумерки они единодушно предпочитали ходить до дома пешком – разумеется, если путь лежал по Парк-авеню.

Луэлла Хэмпл была высока ростом, ее волосы были того самого соломенного цвета, который, по общему – жаль, что неверному, – мнению, присущ всем английским девушкам из глубинки. Лицо излучало свет молодости и не требовало никаких дополнительных украшений, но допотопная мода – шел 1920 год – заставила ее напудрить румяные щеки, раскрасить губы и нарисовать новые брови, что, как и любое ненужное вмешательство, вряд ли можно было счесть успешным. Конечно, это если оценивать с точки зрения 1925 года; в ту пору такая внешность производила совершенно правильный эффект.

– Я уже три года замужем, – говорила она, расплющивая окурок о выжатую половинку лимона. – Завтра ребенку исполнится два года. Надо не забыть купить…