Коллектив авторов - Культ Ктулху (сборник)

Там посудина и пребывала в относительном забвении месяца четыре или пять. Я говорю, в относительном, так как, судя по всему, это не мешало ей служить постоянным камнем преткновения и даже, не побоюсь этого слова, причиной домашних раздоров между Деннингом и его супругой. Что, впрочем, было вполне естественно, ибо какая достойная леди согласится, чтобы лучшую комнату в доме, и без того небольшом, набивали всяким, с ее точки зрения, бесполезным хламом. Как бы там ни было, а кувшин остался, где стоял. В свете грядущих событий жутко даже представить себе, что эта ужасная вещь торчала там день за днем, в самой обычной гостиной – более того, ее регулярно снимали с полки, вытирали от пыли и бездумно ставили обратно.

Однако именно так дело и обстояло – вплоть до первого визита юного Халпина. Они с Деннингом были давние знакомцы, но за последний год их дружба расцвела пышным цветом – Халпин усердно просвещал товарища относительно бесконечных накопленных им антикварных курьезов. Они работали в одной и той же компании и виделись каждый день – неудивительно, что джентльмены сдружились, хотя ни один из них ни разу не бывал у другого в гостях. Некоторые детали резьбы на пресловутом слоновьем бивне заинтересовали Халпина настолько, что он решил нанести коллеге визит и полюбоваться на приобретение собственными глазами. Молодому человеку тогда не было еще и тридцати, но он уже считался признанным авторитетом в тех таинственных областях мистического и оккультного толка, где царят Черчуорд, Форт, Лавкрафт и вся Мискатонская школа. Его эссе по кое-каким темным местам из «Cultes des Goules» [36] «Вампирские культы» (фр.). д’Эрлетта были весьма благосклонно приняты американскими оккультистами, не говоря уже об его переводах ранее вычеркнутых фрагментов из гэльской «Leabhar Mor Dubh» [37] «Великая черная книга» (гэльск.). . Короче, он был весьма многообещающий студент, в котором признаки явно зарождающейся шизофрении прямо-таки поражали своим полным отсутствием. Одной из характернейших черт его натуры, по словам Деннинга, был живой интерес практически ко всему окружающему.

– Именно так он себя и вел в тот вечер, когда впервые меня посетил, – рассказывал мне Деннинг. – Он тщательно осмотрел бивень, разъяснил все интересные изображения, какие только мог, а остальные наскоро перерисовал, чтобы забрать домой и как следует изучить. Потом взгляд его забегал по комнате и вскоре приметил еще какую-то мелочь, не помню, какую точно, но разговор сразу же переключился на нее. У меня имелась парочка фолсомских наконечников для стрел – этих любопытных кремневых поделок, которые считаются гораздо старше, чем все, что можно найти в Америке, вместе взятое – так он толковал о них добрых минут двадцать. Потом он положил их на место и принялся снова кружить по комнате, подцепил что-то еще и стал рассказывать уже о нем. Я вообще жутко много узнал от Эдда Халпина – но в ту ночь, надо полагать, больше, чем в любую другую нашу встречу. А потом он увидал этот кувшинчик, и глаза у него так и загорелись.

Ну да, так и загорелись, положив начало череде событий, из-за которых нам теперь и приходится все это рассказывать. Халпин в приступе неуемного любопытства схватил кувшин и впился в него взглядом, а потом вдруг страшно разволновался.

– Он же ужасно старый! – вырвалось у него. – Это древнееврейский, смотри, Джим! Где, ради всего святого, ты раздобыл эту вещь?

Деннинг рассказал все как есть, но любопытства его молодого коллеги это не удовлетворило. Несколько минут он пытался всеми правдами и неправдами вытянуть у друга информацию, которой тот очевидным образом не обладал. Было ясно, что Халпин уже знает о находке больше, чем Деннинг, так что поток вопросов вскорости иссяк.

– Но ты хотя бы знаешь, что это за штука, правда? – полюбопытствовал Халпин напоследок. – Что, неужели аукционер ничего тебе о ней не сказал? А предыдущего владельца ты видел? Господи, Деннинг! Как ты вообще можешь собирать все это, если тебе даже не интересно, что оно собой представляет и откуда взялось?

Праведный гнев его был столь непритворным, что Деннинг ударился в извинения, и Халпин неожиданно смилостивился, рассмеялся и принялся объяснять.

– Эта шестиконечная звезда, Джим, известна как Соломонова Печать. В еврейской каббале этим могущественным знаком пользовались многие тысячи лет. Меня заинтересовало его использование в одном артефакте вместе с финикийскими буквами – здесь, на корпусе сосуда, видишь? Вероятнее всего, это свидетельствует об огромной древности предмета. Ты только представь, ведь возможно, это подлинная печать самого Соломона!

– Джим! – Интонация его вдруг резко изменилась. – Джим, продай мне эту вещь, а?

Сейчас кажется невероятным, что Деннинг не уловил ничего необычного в этом осторожном объяснении Халпина. Молодой исследователь явно сознавал всю важность кувшина, но Деннинг настаивает, что для него эта краткая лекция была лишена всякого смысла. Для ясности заметим, что Деннинг-то никаким исследователем отродясь не был, ничего не слыхал ни о каббале, ни об Абдуле Альхазреде или Иоахиме Кордовском – хотя «Тысячу и одну ночь» где-то по молодости скорее всего читал. Одно это уже должно было дать ему какой-то ключ к происходящему. Но нет – он утверждает, что отказался продавать вазу Халпину просто из коллекционерского упрямства. Он посчитал, его собственными словами выражаясь, что «если она для него стоит десятку долларов – то ведь и для меня она стоила не меньше».

Халпин попробовал увеличить первоначальную ставку, но Деннинг уперся и ни в какую. Молодой человек удалился – правда, с позволением приходить в любое время и изучать кувшин, сколько его душе будет угодно.

На протяжении следующих трех недель он и вправду несколько раз приходил. Скопировал надпись на синем бордюре, сделал восковой оттиск печати, сфотографировал сосуд и даже измерил и взвесил его. И все это время его интерес рос час от часу, а вместе с ним росла и предлагаемая цена. Под конец, неспособный повышать и дальше, он опустился до того, что стал умолять хозяина продать артефакт, и тут-то Деннинг, наконец, рассердился.

– Я ему сказал, – рассказывал Деннинг, – я сказал ему, что у меня его просьбы уже в печенках сидят. Еще я сказал, что не продам эту чертову вазу, и все тут, и даже если это будет стоить мне нашей дружбы, кувшин останется моим, точка. Тогда Халпин принялся гнуть в другую сторону – просил открыть кувшин и посмотреть, что внутри. Но у меня был хороший повод не идти у него на поводу: он мне сам говорил, насколько важен этот оттиск печати на глине, и ломать ее я не собирался ни за какие коврижки. На этот счет я проявил такую твердость, что он сдался и принес извинения. Ну, это я тогда думал, что он сдался. Теперь-то понятно, что нет.