Коллектив авторов - Любовь по-французски

На другой день она рано утром явилась в церковь, чтобы приобщиться тайн. Она с благоговением приняла из рук г-на кюре причастие, но уже не вкусила того блаженства, как накануне.

Г-жа Обен хотела дать своей дочери безупречное образование, а так как Гюйо не мог выучить ее говорить по-английски и давать ей уроки музыки, она решила поместить ее в пансион урсулинок в Онфлёре.

Девочка не противилась. Фелисите вздыхала: она находила, что барыня бессердечна. Потом ей пришло в голову, что хозяйка, может быть, и права. Ведь такие вещи были выше ее понимания.

И вот однажды у крыльца остановился старый рыдван, а из него вышла монахиня, приехавшая за барышней. Фелисите подняла вещи на верх экипажа, дала наставления кучеру и положила в ящик для клади шесть банок варенья, дюжину груш и букет фиалок.

В последнюю минуту Виржини разрыдалась; она обнимала мать, а та целовала ее в лоб и твердила: «Полно же! полно! не надо горевать!» Подножка откинулась, лошади тронулись.

Тут г-жа Обен совсем впала в уныние, и вечером все ее друзья – супруги Лормо, г-жа Лешаптуа, девицы Рошфейль, г-н де Упвиль и Буре – явились утешать ее.

Разлука с дочерью была для нее вначале глубоко мучительна. Но три раза в неделю она получала от нее письма, по остальным дням писала ей сама, гуляла у себя в саду, немного читала и таким образом заполняла время.

Утром Фелисите по привычке входила в комнату Виржини и окидывала взглядом стены. Ей тоскливо было, что не надо больше причесывать девочке волосы, зашнуровывать ботинки, укладывать ее в постель и что не увидишь ее милого лица, не подержишь ее руку, идя вместе по улице. Ничем больше не занятая, она пробовала вязать кружева. Пальцы ее, слишком грубые, рвали нить; она ко всему стала безразлична, лишилась сна, и все ей «постыло», как она выражалась.

Чтобы «развлечься», она попросила разрешения приглашать своего племянника Виктора.

Он приходил по воскресеньям после обедни, краснощекий, с голой грудью, и приносил с собой запах полей, через которые прошел. Она тотчас же ставила для него прибор. Они завтракали, сидя друг против друга; сама она, во избежание лишнего расхода, ела как можно меньше, но его так закармливала, что в конце концов он засыпал. Как только ударяли к вечерне, она его будила, чистила ему брюки, завязывала галстук и шла в церковь, с материнской гордостью опираясь на его руку.

Родители заставляли его всякий раз что-нибудь выпросить у нее: то сахарного песку, то мыла, то водки, а то и денег. Он притаскивал свои обноски для починки, и она принималась за эту работу, довольная тем, что ему опять придется навестить ее.

В августе отец взял его с собой в береговое плаванье.

Было как раз время каникул. Приезд детей утешил ее. Но Поль становился капризен, а Виржини была уже не в таком возрасте, чтобы говорить ей «ты», и это вызывало какую-то натянутость, создавало между ними преграду.

Виктор побывал в Морле, потом в Дюнкерке, в Брайтоне; из каждого путешествия он ей что-нибудь привозил в подарок. В первый раз то была коробка из раковин, во второй – кофейная чашка, в третий – пряничная фигурка. Он все хорошел, держался прямо, у него пробивались усики, глаза смотрели ласково и открыто; кожаная шапочка была сдвинута на затылок, как у лоцмана. Он занимал ее рассказами, которые пестрели морскими выражениями.

В понедельник 14 июля 1819 года (она не забыла этой даты) Виктор объявил ей, что уходит в дальнее плаванье и в ночь на послезавтра отправляется на пакетботе из Онфлёра в Гавр, где пересядет на свою шхуну, которая на днях должна отвалить. Вернется он, быть может, лишь года через два.

Мысль о такой долгой разлуке привела Фелисите в отчаяние, и, чтобы еще раз попрощаться с ним, она во вторник вечером, когда барыня отобедала, надела башмаки с деревянной подошвой и отмахала четыре лье от Пон-л’Эвека до Онфлёра.

Дойдя до распятия, возвышавшегося на холме, она вместо того, чтобы свернуть налево, свернула направо, заблудилась среди всяких складов, возвратилась назад; встречные, к которым она обращалась, советовали ей поторопиться. Натыкаясь на канаты, она обогнула док, полный судов; потом спустилась по откосу, перед ней замелькали огни, а в воздухе над собой она вдруг увидела лошадей и решила, что сходит с ума.

Другие лошади на краю набережной ржали, пугаясь моря. Их поднимали на блоке и опускали на судно, где средь бочек с сидром, корзин с сыром, мешков зерна толкались пассажиры; слышалось кудахтанье кур, ругался капитан, а на носу, облокотившись на крон-балку, не обращая на все это никакого внимания, стоял юнга. Фелисите, не узнавшая его сперва, крикнула: «Виктор!» Он поднял голову; она бросилась к нему, но в эту минуту убрали сходни.

Пакетбот, который женщины тащили бечевой, сопровождая свой труд песней, вышел из гавани. Остов его трещал, тяжелые волны разбивались о его нос. Парус повернулся, никого уже не было видно, и на море, осеребренном луной, судно выделялось черной точкой, которая тускнела, удалялась и наконец исчезла.

Фелисите, проходя мимо распятья, решила призвать милость Божью на того, кто ей был всего дороже, и она долго молилась, стоя перед крестом, подняв глаза к небу, и слезы текли у нее по лицу. Город спал, таможенные надсмотрщики расхаживали взад и вперед, а вода, безостановочно падая из отверстий шлюзов, шумела, словно целый поток. Пробило два часа.

Приемная монастыря открывалась только утром. Фелисите хотелось обнять и Виржини, но если бы она задержалась, то, конечно, рассердила бы барыню – и она пошла домой. Когда Фелисите входила в Пон-л’Эвек, служанки в гостинице как раз просыпались.

Итак, бедный мальчик долгие месяцы будет теперь носиться по волнам! Его предыдущие путешествия не пугали ее. Из Англии и из Бретани люди возвращались, но вот Америка, колонии, острова – все это находилось в неведомой дали, на краю света.

Фелисите с той поры только и думала, что о своем племяннике. В солнечные дни она терзалась мыслью, что он страдает от жажды, в грозу боялась, что его убьет молнией. Когда ветер гудел в трубе и срывал черепицы, ей представлялся Виктор, настигнутый той же бурей, – он цеплялся за вершину разбитой мачты, откинувшись назад, покрытый пеленой пены; а то еще – воспоминание о географии в картинках – его пожирали дикари, ловили в лесу обезьяны или он умирал на пустынном берегу. Но она никогда не говорила о своих тревогах.

А г-жа Обен тревожилась из-за своей дочери.

Виржини, по мнению монахинь, отличалась нравом нежным, но слишком чувствительным. Малейшее волнение причиняло упадок сил. Ей пришлось отказаться от игры на рояле.

Мать требовала, чтобы письма из монастыря приходили регулярно. Как-то утром почтальон не явился, и она была не в духе – расхаживала по зале от кресла к окну, туда и назад. Это, право же, было непостижимо! Четыре дня никаких вестей!