Коллектив авторов - Любовь по-французски

– Ну что же, – спросила она в воскресенье своего отца, – принесет он тебе свою картину? – Накануне она подстроила так, что, когда Фердинанд зашел в лавку, отец был там один.

– Да, – сказал Моран, – только он долго заставил себя просить… Не знаю, ломался он или скромничал. Он все извинялся, говорил, что не сделал ничего такого, что бы заслуживало внимания. Завтра он все же принесет свою картину.

На следующий день Адель отправилась сделать набросок с развалин старинного меркерского замка. Вернувшись домой, она увидела полотно без рамы, поставленное на мольберт посреди лавки. Она замерла на месте, поглощенная впечатлением, произведенным на нее этой картиной Фердинанда Сурдиса.

Картина изображала дно широкого оврага с высоким зеленым склоном, горизонтальная линия которого перерезала синее небо; на дне оврага резвилась ватага школьников, а репетитор читал, лежа на траве. Сюжет, несомненно, был оригинальным.

Адель была прямо-таки ошеломлена неожиданным колоритом и той смелостью рисунка, на которую она никогда не дерзнула бы. Ее работы отличались необычайной законченностью и такой тщательностью, что она могла в точности воспроизвести сложную манеру Ренекена и других мастеров, произведения которых она изучала. Но работа этого нового для нее художника поразила ее своим неожиданным своеобразием.

– Ну как? – спросил папаша Моран, стоявший у нее за спиной, ожидая ее суждения. – Что ты скажешь о картине?

Она смотрела не отрываясь. Наконец она пробормотала, очарованная, но не уверенная в природе этого очарования:

– Это как-то диковинно… И очень красиво…

Она отходила и опять возвращалась к мольберту, серьезная и задумчивая.

На следующий день она все еще продолжала рассматривать картину, и за этим занятием ее застал Ренекен, который как раз находился в Меркере.

– Что это такое? – закричал он, войдя в лавку.

С первого взгляда он был поражен. Он придвинул стул, уселся перед полотном и, вглядываясь в него, приходил все в больший восторг.

– Просто поразительно!.. Такая прозрачность тона и такая жизненность!.. Белые пятна рубашек очень интересно решены на зеленом… Очень оригинально! И никакой натяжки!.. Неужели, девчушка, это ты написала?

Адель слушала краснея, как будто эти похвалы относились к ней самой.

– Нет, нет, – поспешила она ответить. – Это тот молодой человек из коллежа.

– Уверяю тебя, что в его манере письма есть что-то общее с твоей манерой. Это ты, но приобретшая мощь… А, так вот он каков, этот молодой человек! Талантлив, и даже очень. Картина могла бы иметь огромный успех в Салоне.

Вечером Ренекен обедал у Моранов. Он им оказывал эту честь при каждом посещении Меркера. Весь вечер он говорил о живописи, возвращаясь несколько раз к картине Фердинанда Сурдиса, которого он собирался навестить и ободрить. Адель, как всегда молчаливая, слушала его рассказы о Париже, о его тамошней жизни, о его шумных успехах. На ее задумчивом бледном лбу появилась глубокая складка, как если бы она приняла какое-то решение, от которого уже никогда не отступится.

Картину Фердинанда вставили в раму и поместили в витрине. Барышни Левек первыми явились взглянуть на нее и нашли, что она не совсем закончена. А встревоженный поляк распустил по городу слух, что Сурдис принадлежит к новой школе живописи, отрицающей Рафаэля.

Тем не менее картина имела успех; находили, что это красиво. Целые семьи приходили процессиями распознать, кто из школьников позировал Сурдису.

От всего этого положение Фердинанда в коллеже не улучшилось. Преподаватели были возмущены шумом, который возбудил в городе этот репетиторишка, развращенный до такой степени, что решился обратить вверенных его попечениям детей в натурщиков для своей картины. Все же его не уволили, а только взяли с него обещание в будущем остепениться. Когда Ренекен пришел к нему, чтобы выразить свой восторг, он нашел его отчаявшимся, почти плачущим и собирающимся отречься от живописи.

– Полноте! – сказал Ренекен со свойственным ему грубоватым добродушием. – Вы достаточно талантливы, чтобы презирать всех этих гусей… Не беспокойтесь, будет и на вашей улице праздник. Вы выберетесь из нужды. Это говорю вам я, который сам когда-то работал каменщиком. Главное, не оставляйте живописи, это важнее всего.

С тех пор для Фердинанда началась новая жизнь. Постепенно он сблизился с Моранами. Адель принялась копировать его картину, которую назвали «Прогулка». Акварели были заброшены, Адель пробовала свои силы в живописи маслом.

Ренекен определил правильно: Адель как художник была родственна Сурдису. В ее собственных работах не хватало блеска, смелости, но она способна была, не останавливаясь ни перед какими трудностями, воспроизвести манеру молодого художника и даже превзошла его в законченности и мастерстве.

Сделанная ею копия картины, над которой она усиленно корпела, сблизила их. Адель постигла живописные приемы Фердинанда и даже в чем-то превзошла его. Он был крайне изумлен, увидев двойника своей картины, воспроизведенной с какой-то чисто женской сдержанностью. Этот двойник, лишенный индивидуальности оригинала, не был, однако, лишен своеобразной прелести.

В Меркере копия, выполненная Аделью, имела куда больший успех, чем сама картина. Но в городе начали сплетничать о ее отношениях с Фердинандом.

На самом же деле Фердинанд вовсе не думал о подобных вещах, Адель его нисколько не занимала. У него были порочные наклонности, которые он широко удовлетворял в другом месте, и эта маленькая мещаночка не возбуждала в нем никаких желаний – ее желтизна и полнота даже отталкивали его. Он относился к ней только как к товарищу по искусству, все их разговоры были только о живописи.

Он воспламенялся, мечтая о Париже, проклинал бедность, пригвоздившую его к Меркеру. Ах, если бы у него были деньги, послал бы он к черту этот коллеж! Он не сомневался, что в Париже его ждет успех; необходимость зарабатывать себе на хлеб приводила его в бешенство.

Она выслушивала его очень серьезно; казалось, что она вместе с ним обдумывала возможность его успехов. Потом она советовала ему надеяться, но ни одним намеком не обмолвилась, на что он может надеяться.

Однажды утром папашу Морана нашли мертвым в его лавочке. Он умер внезапно, от апоплексического удара, распаковывая ящик с кистями и красками. В течение двух недель Фердинанд не заходил в лавочку, не желая беспокоить мать и дочь в их горе.

Когда он возобновил свои посещения, он не нашел никаких перемен. Адель была в трауре, но не оставила своих занятий живописью. Г-жа Моран, как всегда, дремала в своей комнате. Начались привычные беседы об искусстве, мечты о Париже и о славе; молодые люди сближались все теснее. Но ни малейшей вольности, никакого намека на любовь не проскальзывало в этой чисто духовной дружбе.