Кен Кизи - Когда явились ангелы (сборник)

Группка верных ждала у дверей, исходя лучистым терпением благоговейных пилигримов. Фрисковая Фрэн, высокая блондинистая мамашка тридцати пяти лет, у которой была слабость к Старику Берту и его новому «харлею», а также норковая шуба за шесть штук баксов поверх футболки и засаленных джинсов, оглядела стадо фанатов на ступеньках Сэвил-роу, затем чопорное конторское здание и заметила:

– Такое ощущение, что я сейчас Папу Римского узрю.

В наружном вестибюле нас встретила щекастая секретарша – мужчин одарила наглой ухмылкой, всех поголовно – тиснеными приглашениями. Она смахивала на Лулу в «Учителю с любовью» [226]. Когда позвонили сверху, она запустила нас в вестибюль № 2, где рок-н-ролльные менеджеры – янки, англы и даже один заезжий лягушатник – стали здороваться, обниматься, давать пять и базарить про рок-н-ролл. Так мы преодолели вестибюль № 2 и очутились в ало-ковровой цитадели вестибюля № 3, где к нам наконец спустился Джордж Харрисон, пожал всем руки и проводил в самое сердце «Эппла» – бесконечные кабинеты, путаные коридоры, сплошь увешанные золотыми пластинками, громадная студия звукозаписи в подвале – которую как будто Дисней проектировал для капитана Немо, а дизайнером нанял Хью Хефнера [227], – и в конце концов в арку без двери и наверх, в большую комнату, где, сказали нам, будет наша вписка. У нас глаза на лоб полезли. Комната была забита едой – жареные поросята с яблоками во рту, копченые индейки, сыр, хлеб, ящики шампанского и эля – башнями под потолок… это потому, объяснили нам, что в «Эппле» скоро большая рождественская вечеринка. Старик Берт тотчас уронил свою пожамканную скатку на пол и пинком отправил под стол, заваленный глазированной гусятиной и начинками.

– Можно жить, – объявил он.

На полсек заскочил Ринго, а один раз мы вроде заметили в коридоре Пола, хотя кто-то сказал, что это никакой не Пол, Пол в Нью-Йорке, у него помолвка. Но он правда был ясноглазый, обворожительный и босой – может, и впрямь Пол. И маленький к тому же.

– Они все такие… такие… – Паук, долговязая бывшая звезда легкой атлетики из Лос-Анджелесского универа, обернувшаяся волосатым тридцатилетним хипьем, подбирал слово, – миниатюрные.

– Я думал, у них только Ринго такой, – прибавил Смазка Сэм.

– Точняк, – сказала норковая мамашка, чьи глаза сияли нежной заботой. – Хочется над ними зонтик, что ли, подержать.

Джона мы увидели только потом, при знаменитом Рождественском Разгроме «Эппла». Тот вечер описан в куче книжек, где то янки виноваты, то наоборот, так что углубляться не будем. Я только расскажу, как он появился, – пущей драматичности ради…

День подбирался к кануну праздника, а мы выбрались из нашего съестного кабинета побродить по рождественскому Лондону и хорошенько напиться в пабах – нагулять аппетит к грядущему пиру. Дошагали назад до Сэвил-роу, 3, мимо стайки щекастых фанаток, что топтались на ступеньках с книжицами для автографов (и все они смахивали на Лулу), через вестибюли № 1 и 2 в святая святых вестибюля № 3, и увидели, что плацдарм посреди роскошного алого ковра занят другим отрядом янки. Без понятия, на какие рычаги они давили, чтоб так глубоко забуриться в «Эппл», – выглядели они еще затрапезнее нас. Щербато ухмылялись полдюжины бородачей, вопила толпа голых деток, и еще была одна тетка – худющая и рыжая, в том районе тридцати, где обостряется жилистость, в крестьянском домотканом платьице, синем и поблекшем; гнусавила она тоже по-деревенски.

– Мы Семья Огненного Пса, – сообщила она. – Приехали посмотреть на «Битлз» из Форт-Смита, Арканзас. У меня сон был, будто мы с Джоном бежим в синей такой воде, как бы металлической, в Карибском море, а он смотрит на меня и говорит: «Давай вместе». И «Билет на поезд» [228]играет. И мы голые. Под кислотой. Выбежали из воды – и прямо в небо. А меня по правде зовут Люси Алмаз [229]. Давайте, ребятки, еще разик споем.

Толпа детишек угомонилась, послушно уселась в кружок и затянула:

– Джон и Йо-ко Ринг-го с нииии-ми. Джон и Йо-ко Ринг-го с нииии-ми.

Женщина затанцевала на ковре – она змеей извивалась в такт, сплошные коленки, локти и веснушки.

– Мы знаем, что они тут. У нас ребятенок бегал в коридоре и видал, как они тащили большой красный мешок. А эта песня сведет нас вместе.

Ее веки затрепетали и захлопнулись в предвкушении божественной перспективы, затем она остановилась; взор поблек, как ее синее платье.

– Вы же понимаете, что «Битлз» – самые благословенные люди на свете? Ага. Например, сколько раз вас одолевала тоска, а вы слышали по радио песню «Битлз» и думали: «Благослови их Господи»? А? Вот я ровно это и сказала, когда в последний раз сделала аборт, а потом увидела «Желтую подлодку» [230]. «Благослови их Господи». И сколько еще народу на земле делали примерно то же самое – благословляли «Битлз»? Ну и, понимаете, они все святые. Благословенные святые. Ну кого на этой разнесчастной земле, в наше время, в этом веке, назовите, кого благословляли чаще, чем «Битлз»?

Ни единой души мы не припомнили. Мы проголодались, мы устали, и играть в «угадай святого» нам что-то не хотелось. Когда наконец дверь открылась и нас выпустили из вестибюля № 3, ребятки еще распевали «Джон и Йо-ко Ринг-го с нииии-ми», женщина танцевала, а бородачи кивали в такт. Мы молча прошагали по коридору, урча животами, и обнаружили, что всю еду из нашей комнаты вывезли. Ничегошеньки – одни запахи остались. Видимо, решили мы, это намек. Старик Берт раздраженно выудил скатку из-под пустого стола.

– Мне-то что, можно и благословить, но, пожалуй, необязательно прямо им в рожу.

– Ага, – согласилась Фрисковая Фрэн – Валим отсюда.

В главном святилище внизу уже собирались гости – пижоны, упакованные в камвольную шерсть и воняющие сандаловым деревом, телки в разноцветных бусах и с птичьими гнездами от Видала Сассуна на голове, управленцы в вареных рубашках под горло а-ля Неру и флуоресцентных кедах – и шампанское текло рекой. Хорошо бы перед уходом перекусить, решил Старик Берт. Хавчик где-то поблизости, он носом чует. По запаху нашел приоткрытую дверь, у которой стоял на часах опрятный парнишка в клетчатом жилете.

– Ну чё, взмок, браток? – Днем в пабах Берт подхватил акцент кокни. – Не против, если я курью ногу на дорожку возьму?

– Это вряд ли, – нервно заюлил парнишка. – Это на попозже. Для приглашенных. Ну, понимаете – на потом.

– Так мы приглашены, друган – Берт извлек карточку. – И может, мы на потом не останемся. А кроме того, я не жрал с аэропорта. – И он ткнул за спину узловатым пальцем – мол, давно дело было.

Парнишка посмотрел на этот палец с угольно-смазочным трауром под ногтем после сборки мотоцикла, и на кожаный напульсник в потертых заклепках, и на крупную, прошитую венами руку с татуировками, ужасными синими ножами и петлями, и мне почудилось, будто возражений он не изобретет и сейчас пустит Старика Берта похавать индейки. Но тут к нему подкрался какой-то вареный туз с длинными бакенбардами и лицемерной улыбочкой. Туз поедал миндальное печенье.