Фрэнсис Фицджеральд - Заметки о моем поколении. Повесть, пьеса, статьи, стихи

– А всех, кто не использует эту систему, мне просто жаль, – торжественно изрек Банкленд. – Представляете, какой возникает стимул экономить – все, что остается, жена тратит на одежду.

– Ну и сколько тебе уже удалось сэкономить? – с жаром обратилась жена к миссис Банкленд.

– Сколько? – повторила миссис Банкленд. – Ну, пока еще нисколько. Мы только вчера ввели эту систему.

– Вчера! – вскричали мы хором.

– Только вчера, – мрачно подтвердил Банкленд. – И я очень жалею, что не год назад. Я всю неделю проверял наши счета, и ты в это, наверное, не поверишь, Фицджеральд: каждый месяц две тысячи долларов уходят неизвестно на что!

Теперь наши финансовые трудности позади. Мы навсегда распрощались с классом нуворишей и ввели домашний бюджет. Это просто и рационально, и я могу вам все объяснить в двух словах. Представьте себе свой доход в виде огромного пирога и нарежьте его на куски; каждый кусок представляет собой определенный тип расходов. Это не я придумал. Итак, вы будете знать, какая доля дохода расходуется на каждый кусок. Можно даже выделить кусок на учреждение новых университетов, если вам по душе такое занятие.

Например, то, что вы расходуете на посещение театров, должно составлять половину расходов на лекарства. Это позволяет нам ходить в театр один раз в пять с половиной месяцев, то есть на два с половиной спектакля в год. Первый спектакль мы уже выбрали, однако, если через пять с половиной месяцев его снимут с репертуара, будем считать, что нам не повезло. Расходы на газеты должны составлять четверть того, что мы тратим на самообразование, так что теперь мы думаем, покупать ли нам воскресную газету раз в месяц или подписаться на альманах.

В рамках этого бюджета мы может себе позволить три четверти домашней прислуги, так что теперь мы ищем одноногую кухарку, которая работала бы шесть дней в неделю. Кроме того, составитель этого бюджета, по всей видимости, живет в городе, где в кино по-прежнему можно сходить за пять центов, а побриться – за десять. Впрочем, мы собираемся отказаться от статьи расходов, озаглавленной «Иностранные миссии и пр.» и пустить эти деньги на преступную жизнь. Впрочем, надо сказать, что хотя в этом пироге и нет куска под названием «Неучтенка», в остальном система выглядит исчерпывающей, а согласно отзывам на задней стороне обложки, если в этом году мы опять заработаем 36 000 долларов, нам удастся сэкономить примерно 35 000.

– Но первые-то тридцать шесть тысяч уже никогда не вернешь, – жалуюсь я во всеуслышанье. – Если бы от них остались хоть какие-то материальные свидетельства, было бы не так обидно.

Жена надолго задумалась.

– Единственное, что ты можешь сделать, – сказала она наконец, – это написать для журнала статью и озаглавить ее «Как жить на тридцать шесть тысяч долларов в год»!

– Совершенно неумное предложение! – ответил я холодно.

– Ну хорошо, – сказал я с надеждой в голосе. – И сколько там получилось за месяц?

– Две тысячи триста двадцать долларов и восемьдесят два цента.

Пошел пятый из пяти долгих месяцев, на протяжении которых мы пытались всеми доступными нам средствами добиться того, чтобы расходы не превышали доходы. Нам удалось сократить покупку одежды, продуктов и предметов роскоши; по большому счету нам удалось все – только не сэкономить.

– Давай бросим это дело, – мрачно предложила жена. – Смотри, вон еще один счет; я его даже не открывала.

– Это не счет, там марка французская.

Это было письмо. Я прочитал его вслух, а после этого мы посмотрели друг на друга со взбудораженным предвкушением.

«Не понимаю, почему все не перебираются сюда, – говорилось в письме. – Я вот пишу из маленькой французской таверны, где только что по-королевски пообедал, запил еду шампанским, – а стоило все это, смешно сказать, шестьдесят один цент. Жизнь здесь дешевле как минимум раз в десять. С того места, где я сижу, видны окутанные дымкой вершины Альп над городком, который успел состариться еще до рождения Александра Македонского…»

В третий раз мы дочитали письмо уже в машине, по дороге в Нью-Йорк. Через полчаса мы влетели в пароходную контору, перевернули письменный стол и вдавили мальчишку-посыльного в стену; агент воззрился на нас в некотором удивлении.

– Ни слова, – сказал он. – Вы двенадцатая пара за это утро, и я все понимаю. Вы только что получили из Европы письмо от друга с описанием тамошней дешевизны и намереваетесь отплыть туда незамедлительно. Сколько вас?

– Один ребенок, – выдохнули мы хором.

– Прекрасно! – воскликнул он, раскидывая на столешнице колоду карт. – Карты говорят, что вас ждет нежданная дальняя дорога, болезнь, а также встречи с темными личностями, как женщинами, так и мужчинами, которые не сулят вам ничего хорошего.

После того как мы, навалившись, вышвырнули его в окно, где-то между шестнадцатым этажом и улицей прогремел его голос:

– Отплывать вам через неделю!

Как вы понимаете, когда семейство отправляется за границу в целях экономии, путь его лежит не на выставку в Уэмбли [57] …выставку в Уэмбли… – Имеется в виду Британская имперская выставка, проводившаяся в 1924–1925 гг. в северо-западном лондонском районе Уэмбли; целью ее было «стимулирование торговли, укрепление связей, которые сплотят мать-Метрополию с ее сестрами-Штатами и Дочерьми, для создания более тесного контакта между ними, для того чтобы все, кто верен Британскому флагу, встретились на общей земле и узнали друг друга лучше». Выставка стала крупнейшей на тот момент в мире – ее посетили 27 миллионов человек. Построенный для нее в 1923 г. «Имперский стадион» просуществовал как футбольный стадион «Уэмбли» 80 лет; в 2007 г. на его месте был построен одноименный новый стадион. (Примечания А. Б. Гузмана). и не на Олимпийские игры – собственно, не едут такие семейства ни в Лондон, ни в Париж; все они устремляются на Ривьеру, на южный берег Франции, который считается самым дешевым, равно как и самым живописным местом в мире. Более того, мы-то ехали на Ривьеру в несезон, а это то же, что поехать в Палм-Бич в июле. Когда в конце весны сезон на Ривьере завершается, все богатые англичане и американцы откочевывают в Довиль и Трувиль, а все казино, дорогие ателье и ювелирные мастерские, равно как и воры-домушники, сворачивают дело и следуют за своим стадом к северу. Цены незамедлительно падают. Ривьерские аборигены, всю зиму перебивавшиеся с рыбы на рис, вылезают из своих пещер, покупают бутылку красного вина и идут поплескаться в родном море.