Уильям Уилки Коллинз - Женщина в белом

За несколько минут до девяти часов я сошел вниз. Вчерашний слуга нашел меня блуждающим по коридорам нижнего этажа и милостиво показал дорогу в столовую.

Первое, что я увидел, когда слуга отворил дверь, – прекрасно сервированный к завтраку стол посреди длинной комнаты с многочисленными окнами. У дальнего окна спиной ко мне стояла женщина. Я был поражен редкой красотой ее фигуры и непринужденной грацией ее позы. Высокая, но не слишком, ладная и хорошо сложенная, она была в меру полной; с гордой головкой на стройных плечах; ее талия была совершенством в глазах мужчины, потому что находилась в надлежащем месте и, по всей видимости, не была обезображена корсетом. Она не слышала, как я вошел, и я несколько минут любовался ею, прежде чем подвинул к себе стул, чтобы тем самым привлечь ее внимание. В ту же секунду она повернулась ко мне. Непринужденное изящество каждого ее движения тем сильнее увеличивало мое нетерпение поскорее увидеть ее лицо. Она отошла от окна, и я сказал себе: «Она брюнетка». Она сделала несколько шагов, и я сказал себе: «Она молода». Она приблизилась, и я (с удивлением, которого не могут передать слова) сказал себе: «Как она некрасива!»

Никогда еще старая поговорка, утверждающая, что природа не может ошибаться, не была так решительно опровергнута: прекрасная фигура женщины таким странным и поразительным образом контрастировала с ее лицом! Она была смуглой, а темный пушок над верхней губой казался почти усами. У нее был большой, энергичный, мужской рот и такой же подбородок, решительные карие глаза и густые цвета воронова крыла волосы, росшие необыкновенно низко надо лбом. Когда она молчала, ее лицо, веселое, откровенное и умное, казалось совершенно лишенным привлекательности, ему не хватало нежности и мягкости, без которых красота самой прелестной женщины бывает неполной. Видеть такое лицо на плечах, достойных резца скульптора; быть очарованным скромной грацией так дивно и стройно очерченных членов и в то же время чувствовать почти отвращение к мужеподобным чертам и выражению лица женщины со столь совершенной фигурой – это ощущение было чрезвычайно схоже с тем беспокойным чувством, какое нередко тревожит нас во сне, когда мы не можем примирить противоречий какого-нибудь из своих сновидений.

– Мистер Хартрайт? – обратилась ко мне леди. Стоило ей заговорить, как ее смуглое лицо засияло улыбкой, смягчилось и стало женственным. – Мы отчаялись увидеть вас вчера и легли спать в обычное время. Позвольте мне извиниться за проявленную по отношению к вам невнимательность и разрешите представиться: я одна из ваших учениц. Давайте пожмем друг другу руки? Вероятно, рано или поздно нам придется это сделать, так почему же не сейчас?

Это странное приветствие было произнесено чистым, звучным, приятным голосом. Рука, большая, но прелестно очерченная, была подана мне с непринужденной самоуверенностью прекрасно образованной женщины из высшего света. Мы сели за стол как старые друзья, словно знали друг друга уже несколько лет и заранее договорились встретиться в Лиммеридже потолковать о былых временах.

– Надеюсь, вы приехали сюда с решительным намерением не скучать, – продолжила леди. – А начнется ваше нынешнее утро с того, что вам предстоит позавтракать исключительно в моем обществе. Сестра осталась у себя; она страдает сегодня чисто женской болезнью, у нее немного болит голова, а ее старая гувернантка миссис Вэзи потчует ее целительным чаем. Мой дядя мистер Фэрли никогда не присоединяется к нашим трапезам: он очень болен и живет себе холостяком в своих комнатах. Больше в доме никого нет. Гостили у нас две молодые особы, но вчера они уехали в полном отчаянии, и неудивительно! За все время их пребывания (учитывая крайне болезненное состояние мистера Фэрли) мы не представили им в нашем доме ни одного танцующего и флиртующего существа мужского пола, ни одного любезного кавалера; вследствие чего мы то и дело ссорились, особенно за ужином. Возможно ли, чтобы четыре женщины день за днем трапезничали лишь в обществе друг друга и не ссорились! Мы так глупы, что не умеем занять себя беседой за столом. Как видите, я не слишком высокого мнения о моем собственном поле, мистер Хартрайт… Чего вам предложить: чая или кофе?.. Все женщины невысокого мнения о себе подобных, но лишь немногие признаются в этом так откровенно, как я. Господи, вы выглядите сильно озадаченным! Почему? Еще не решили, что вам выбрать на завтрак, или вас удивляет моя пустая болтовня? В первом случае – дружески советую вам не трогать холодной ветчины, той, что у вашего локтя, а дождаться, пока не подадут омлет. Во втором случае – я налью вам чая, чтобы вы успокоились, и сделаю все, что только женщина может сделать в подобных обстоятельствах (что очень мало, надо заметить мимоходом), – буду молчать.

Весело смеясь, она подала мне чашку с чаем. Ее легкая и оживленная манера вести разговор с незнакомым человеком сопровождалась такой естественной непринужденностью и врожденной уверенностью в самой себе и в своем положении, что они обеспечили бы ей уважение самого дерзкого человека на свете. В ее обществе было невозможно вести себя официально и скованно, но также было немыслимо позволить себе хоть малейший признак вольности с нею, даже в мыслях. Я почувствовал это инстинктивно, хотя и поддался ее заразительной веселости, и постарался ответить ей так же откровенно и весело.

– Да-да, – произнесла она, когда я предложил ей единственное возможное объяснение собственного замешательства, – понимаю! Вы еще до такой степени незнакомы с нашим домом, что вас, конечно же, удивляют мои столь краткие упоминания о его достойных обитателях. Ваша реакция так естественна, что мне следовало бы подумать об этом прежде. Во всяком случае, я могу исправиться теперь. Что, если я начну с самой себя? Меня зовут Мэриан Холкомб, и я неточна, что свойственно всем женщинам, называя мистера Фэрли моим дядей, а мисс Фэрли – моей сестрой. Моя матушка была замужем два раза: первый раз – за мистером Холкомбом, моим отцом; второй – за мистером Фэрли, отцом моей единоутробной сестры. Мы обе сироты, но во всем остальном мы совершенно не похожи друг на друга. Мой отец был беден, а отец мисс Фэрли – богат. У меня за душой нет ничего, а она богатая наследница. Я брюнетка и дурна собой, она блондинка и прехорошенькая. Все считают меня резкой и странной (что совершенно справедливо), а ее – кроткой и очаровательной (что еще справедливее). Словом, она ангел, а я… Попробуйте этот джем, мистер Хартрайт, и приличия ради завершите про себя мою фразу. Что сказать вам о мистере Фэрли? Право, сама не знаю. Он непременно пришлет за вами после чая, и вы будете в состоянии сами составить о нем суждение. Пока же я могу сообщить вам, во-первых, что он младший брат покойного мистера Фэрли; во-вторых, что он холостяк и, в-третьих, что он опекун мисс Фэрли. Я не могу жить без нее, а она не может жить без меня, вот почему я живу в Лиммеридже. Мы с сестрой искренне привязаны друг к другу; вы можете заметить, что это довольно неожиданно, особенно в свете рассказанных мной обстоятельств, – и я совершенно согласна с вами, – но это так. Вам придется угождать нам обеим, мистер Хартрайт, или не угождать ни одной из нас; но что еще труднее – вы будете проводить время только в нашем обществе. Миссис Вэзи – превосходная женщина, обладающая множеством добродетелей, но она в счет не идет, а мистер Фэрли – слишком больной человек, чтобы составить приятную компанию кому бы то ни было. Я не знаю, что с ним, и доктора не знают, да он и сам не знает. Мы все говорим, что у него расстроены нервы, хотя никто из нас не знает, что именно это значит. Однако я советую вам потакать его маленьким странностям, когда вы познакомитесь с ним сегодня. Восхищайтесь его коллекцией медалей, гравюр, акварелей, и вы тронете его сердце. Право, если вам по душе тихая сельская жизнь, вам будет здесь очень приятно. После завтрака вы будете заниматься коллекцией акварелей мистера Фэрли. А после обеда мисс Фэрли и я возьмем наши альбомы и под вашим руководством примемся обезображивать природу. Заметьте, рисование – ее любимое занятие, не мое. Женщины по природе своей не могут рисовать: их воображение слишком беспечно, а глаза слишком невнимательны. И все же сестра моя любит живопись, а потому и я ради нее трачу краски и порчу бумагу так же спокойно, как и любая другая женщина в Англии. Что же касается вечеров, думаю, мы поможем вам не скучать. Мисс Фэрли восхитительно играет на фортепиано. Я же хоть и не отличу одной ноты от другой, зато могу играть с вами в шахматы, триктрак, экарте и даже в бильярд. Что вы думаете о такой программе? Можете ли вы примириться с нашей тихой, размеренной жизнью или будете изнывать в незатейливой атмосфере Лиммериджа и тайно жаждать перемен и приключений?