Фрэнсис Фицджеральд - Великий Гэтсби. Рассказы

В музыкальной гостиной Гэтсби включил только одну лампу, у рояля. Поднеся подрагивавшую спичку к сигарете Дэйзи, он уселся с ней на диван в дальнем углу комнаты, освещенном лишь тем скудным светом, что падал из коридора, а затем отражался лакированным полом.

Клипспрингер сыграл «Любовное гнездышко», повернулся на табурете и горестными глазами отыскал в сумраке Гэтсби.

– Вот видите, очень давно не упражнялся. Говорил же я, что играть не умею. Очень давно не упраж…

– Не стоит так много болтать, старина. Играйте! – скомандовал Гэтсби.

Снаружи шумел ветер, над Проливом полыхали проблески далеких молний. На Уэст-Эгг уже горели все огни, набитые людьми электрические поезда неслись сквозь дождь из Нью-Йорка. Стоял тот час, когда в людях совершаются огромные перемены и воздух насыщается их возбуждением.

Подойдя к ним, чтобы проститься, я увидел, что на лицо Гэтсби вернулось выражение замешательства, вызванное, быть может, опасливыми сомнениями в качестве его нынешнего счастья. Почти пять лет! Даже и сегодня наверняка случались мгновения, когда Дэйзи обманывала ожидания Гэтсби – не по своей вине, но по причине колоссальной мощи его мечтаний. Они были выше ее возможностей, выше всего, что существует на свете. Гэтсби отдавался им с творческой страстностью, то и дело добавляя к ним что-то новенькое, украшая их каждым цветным перышком, какое приплывало к нему по воздуху. Никакому сиянию, никакой свежести не по силам спорить с призраками, которыми человек населяет свое сердце.

Я воочию увидел, как Гэтсби пытается совладать с собой. Рука его сжала руку Дэйзи, и та негромко произнесла что-то ему на ухо, и всплеск эмоций заставил его резко повернуться к ней. Думаю, пуще всего Гэтсби пленяли переливы, переменчивая теплота ее голоса, вот уж чего он не мог преувеличить в своих мечтаниях – голоса Дэйзи с его бессмертной певучестью.

На время они обо мне забыли, но вскоре Дэйзи все-таки посмотрела на меня, протянула руку; Гэтсби же, если судить по его лицу, и знаком-то со мной не был. Я окинул их еще одним взглядом, и оба тоже глянули на меня, но как-то издали, одержимые одной лишь пронизанной сильными чувствами жизнью. И я вышел из комнаты и спустился по мраморным ступеням под дождь, предоставив их друг дружке.

Примерно в это время к Гэтсби заявился как-то поутру нью-йоркский репортер, спросивший, есть ли у него что сказать.

– Сказать о чем? – вежливо осведомился Гэтсби.

– Не важно – сгодится любое заявление.

После пяти минут бестолкового разговора выяснилось, что репортер слышал в редакции своей газеты, как имя Гэтсби упоминалось в некой связи, которую он либо не желал обозначить, либо толком не понял. И с похвальной предприимчивостью использовал первый же свой выходной, дабы «выяснить что к чему».

Действовал репортер на авось, однако нюх его не подвел. Зловещая известность Гэтсби, коей он был обязан сотням тех, кто пользовался его гостеприимством и в результате стал авторитетным знатоком его прошлого, разрослась за то лето настолько, что могла того и гляди выплеснуться на страницы газет. Современные легенды наподобие «подземного трубопровода до Канады» словно сами собой липли к нему, а одна выдумка отличалась особой живучестью: оказывается, Гэтсби жил вовсе не в доме, а на корабле, который выглядел совершенно как дом и тайком переплывал туда-сюда вдоль берегов Лонг-Айленда. А вот почему такие россказни доставляли удовольствие Джеймсу Гэтцу, уроженцу Северной Дакоты, сказать трудно.

Джеймс Гэтц – таким было настоящее или, во всяком случае, полученное им при рождении имя Гэтсби. Нынешнее он принял в семнадцать лет, в особый миг, ставший отправной точкой его карьеры, – он увидел тогда, как яхта Дэна Коди бросает якорь на одной из самых коварных отмелей Верхнего озера. В тот послеполуденный час по берегу бездельно слонялся в драной зеленой фуфайке и парусиновых штанах все еще Джеймс Гэтц, однако одолжил гребную лодку и подплыл к «Туоломи» – дабы уведомить Коди, что через полчаса может налететь ветер, который просто-напросто сломает его яхту пополам, – уже Джей Гэтсби.

Я полагаю, что имя это он примерял на себя довольно долгое время. Родителями Гэтсби были бестолковые, неудачливые фермеры, и воображение его никогда их всерьез родителями не считало. Истина такова: Джей Гэтсби с Уэст-Эгг, Лонг-Айленд, был взлелеян ему же и принадлежавшей платоновской идеей его самого. Он был сыном Божиим – выражение, которое если что-нибудь и значит, то следующее: он должен исполнять Волю Отца Своего, посвятить себя служению великой, вульгарной, мишурной красоте. И он придумал Джея Гэтсби – какого только и мог придумать юноша семнадцати лет – и сохранил верность этому образу до самого конца.

Он уже больше года провел на южном берегу Верхнего озера, ловил семгу, выкапывал на отмелях съедобных моллюсков, вообще брался за все, что позволяло оплатить кров и еду. В те трудные дни то неистовой, то вялой работы его загорелое, выносливое тело жило своей естественной жизнью. Женщин он узнал рано и, поскольку они его баловали, проникся к ним презрением – к юным девственницам за неведенье, к прочим – потому, что они закатывали истерики из-за того, что он, в непомерном его эгоцентризме, считал само собой разумеющимся.

Однако в душе юноши бушевала беспрестанная смута. Ночью в постели его посещали самые причудливые, несбыточные фантазии. Неописуемая в ее безвкусной яркости вселенная разворачивалась в голове молодого человека, пока тикали на полочке умывальника часы и луна пропитывала влажным светом его одежду, грудой сваленную на полу. Каждую ночь он добавлял что-то к рисуемой его фантазией картине, пока сон не обездвиживал очередную живую сцену, заключая ее в объятия забвения. До поры до времени эти грезы служили отдушиной его воображению; они были утешительными намеками на нереальность реального, дарили надежду на то, что грузная громада мира надежно опирается на крылышко феи.

За несколько месяцев до того инстинктивное предвкушение будущего величия привело юношу в южную Миннесоту, в маленький лютеранский колледж Святого Олафа. Он провел там две недели, впав в смятение от жестокого безразличия колледжа к бою барабанов его судьбы, и в итоге отверг работу дворника, которой расплачивался за учебу. Потом он вернулся на Верхнее озеро и все еще подыскивал для себя занятие, когда на прибрежном мелководье бросила якорь яхта Дэна Коди.