Энрике Хиль-и-Карраско - Властитель Бембибре. Последний тамплиер Испании

– Вы слышали когда-нибудь рассуждения моего дяди?

– Ваш дядя – кристально чистая звезда на небосклоне нашего ордена, и возможно, он прав, – ответил командор, – но при этом он забывает, – добавил он с гордым воодушевлением, – что первый дар божий – это ценность, которая еще живет в сердцах тамплиеров как в святая святых. Возможно, это правда, что гордыня развратила нас. Но кто пролил больше крови во славу Бога? Где ждали нас тепло домашнего очага, благородный пыл познания и монастырский покой? Что нам оставалось, если не могущество и слава? Какова бы ни была наша вина, мы снова смоем ее кровью и нашими слезами на руинах дворца Давида. И кто они – эти жалкие черви, что оставили Гроб Господень в руках неверных, чтобы судить нас, тех, которым едва хватило всех сил рая и ада, чтобы изгнать их с тех берегов?

Затем, помолчав некоторое время, он взял за руку своего собеседника и произнес почти растроганно:

– Дон Альваро, ваша душа благородна и вы все понимаете, но вы не знаете, что значит быть хозяевами этой чудесной земли и потерять ее. Вы не можете представить себе Иерусалим в расцвете его славы и величия. И сейчас, – продолжил он со слезами на глазах, – сейчас эта земля, оставшись в одиночестве, непрерывно рыдает в ночи, и слезы катятся по ее щекам. И лютни менестрелей, и арфы пророков смолки, и теперь и те и другие стонут под шум ветра в ивах Вавилона. Но мы вернемся из изгнания, – добавил он почти триумфально, – и вновь возведем эти стены с мечом в одной руке и мастерком в другой и будем петь песнь Моисея у подножия креста, на котором умер Сын Божий.

Своим пылающим, изборожденным годами лицом, благородной фигурой, в прекрасном белом одеянии, что так подходило его возрасту, воодушевленный огнем подлинной страсти и глядящий на пропасти Корнателя, которые своей глубиной и мраком могли сравниться с долиной смерти, он был подобен пророку Иезекиилю, призывающему мертвых из их гробниц на Страшный суд. Дон Альваро, которого так легко было покорить благородными эмоциями, крепко сжал руку старика и сказал потрясенно:

– Блажен тот, кто вносит вклад в святое дело. Вы всегда можете рассчитывать на мой меч.

– Вы многое можете сделать! – ответил Салданья. – Да увенчает Бог наши благородные старания!

Затем они спустились в покои командора, которые состояли из нескольких комнат с грубыми каменными стенами, в одной из них находилась лестница, ведущая в шахту. Салданья передал дону Альваро ключи от ворот и наружной двери и, спустившись вместе с ним, показал все подземные ходы и галереи. Вернувшись в покои, они скромно поужинали, и на закате дон Альваро со своим оруженосцем уехали. Салданья предложил ему в помощь несколько верных копейщиков для сопровождения, но молодой человек благоразумно отказался, убедив командора, что он больше рассчитывает на хитрость удара, нежели на его силу, и все, что привлечет внимание, может повредить успеху дела. Таким образом, он направился вдвоем со своим оруженосцем к берегу реки Силь, которую пересек на лодке из Вильядепалос. Затем он углубился в поля, занимавшие большую часть Бьерсо, и, сделав большой крюк, чтобы избежать пути через Карраседо, к ночи добрался до Вильябуэны.

Теперь настало время вернуться к донье Беатрис, чье положение, несомненно, было самым отчаянным и ужасным. Лихорадочное нервное возбуждение, вызванное ее тяжелым разговором с отцом, и неотвратимость опасности придали ей сил отважиться на любую крайность, чтобы избежать тех бед, которые ей угрожали. Однако, как только Мартина исчезла, чтобы доставить ее письмо, и это нервное возбуждение прошло, сменившись подавленностью, она начала воспринимать свои поступки в ином свете, переживая как из-за того, что должно было случиться, так и из-за того, что уже случилось, и нашла тысячу сомнений и препятствий там, где раньше ее страсть видела только решимость и пути без преград. Она не стыдилась того, что в день своего заточения попросила дона Альваро о встрече в церкви, поскольку этот шаг был направлен на то, чтобы удержать возлюбленного в пределах, которые предписывает им долг, и склонить его к уважению всего того, что исходит от ее отца. Тогда ее решение определяли мир в этих краях и ее собственные убеждения, но сейчас она призывала дона Альваро к тому, чтобы, возможно, разжечь эту войну, доверившись защите своего возлюбленного, к тому, чтобы броситься на берег своего будущего без поддержки своего отца и благословения своей матери. Это был первый акт ее неповиновения, первый шаг с проторенного пути простого выполнения своих обязанностей. Но склонность к жертвенности, которая гнездится в благородных душах, опять подняла голову, чтобы упрекнуть ее в том, что, заботясь исключительно о своем счастье, она не подумала об одиночестве и скорби, которые отравили бы последние дни ее престарелых родителей. Чувство вины охватывало ее, когда она представляла себе, как ее бедная мать, такая больная и ранимая, протягивает руки к дочери, которой не будет рядом, чтобы закрыть ей глаза и услышать последний вздох.

Конечно, все ее намерения разбились бы о подобные размышления, если бы они были единственными в ее воображении. Но живая обида, которую причинила жестокость отца и холодность графа, разрушительные замыслы которого не могла скрыть никакая учтивость, возвращали ей присутствие духа, столь необходимое в решающий момент. И тогда в ее воображении появлялась благородная и печальная фигура дона Альваро, который приходил, чтобы напомнить об их клятвах, и упрекал ее с язвительной усмешкой в том, что она сделала с его страстью, его глубоким обожанием, с которым он всегда поклонялся ей, и тотчас же ее прежние чувства уступали тем, что так просто и естественно нашли место в ее сердце. Таким образом сомнения, страхи, решительность и раскаяние боролись в ее мятущейся, печальной душе.

Возвращение Мартины, которая столь быстро и изобретательно выполнила свое трудное поручение, напугало донью Беатрис больше, чем обрадовало, поскольку означало, что этот чудовищный кризис подошел к своему финалу. Служанка весело и жизнерадостно поведала обо всех подробностях своего путешествия, в заключение сказав, что сегодня в полночь дон Альваро будет ждать их у решетки в саду и они все вместе отправятся туда, где Бог вознаградит их, потому что, как говорит сеньор де Бембибре, все это слишком невыносимый ад для троих одиноких людей.

Донья Беатрис в это время нервно ходила по комнате, скрестив руки на груди и время от времени поднимая глаза к небу, потом повернулась к Мартине и, нахмурившись, спросила: