Эрих Мария Ремарк - Жизнь взаймы, или У неба любимчиков нет

– Надеюсь, он не удумал и вправду дать деру.

Лилиан ответила не сразу – у нее вдруг пересохло в горле.

– От чего ему удирать? – через силу выдавила она. – Он ведь почти вылечился. Какой смысл как раз сейчас всем рисковать.

– Порой как раз тогда и тянет всем рискнуть.

– Вы бы на его месте рискнули?

– Не знаю.

Лилиан собралась с духом.

– А если бы знали, что никогда не выздоровеете – рискнули бы? – вымолвила она.

– Вместо того, чтобы здесь оставаться?

– Вместо того, чтобы пару лишних месяцев влачить здесь это жалкое существование.

Клерфэ улыбнулся. Жалкое существование ему лично рисовалось несколько иначе.

– Смотря что под этим понимать, – уклончиво заметил он.

– Жизнь с оглядкой, – выпалила Лилиан.

Он усмехнулся:

– Нашли кого спрашивать… Автогонщика.

– Вы бы рискнули?

– Понятия не имею. В таких вещах заранее ничего знать нельзя. Может, и рискнул бы, чтобы, не думая о сроках, напоследок еще раз урвать от жизни все, что зовется жизнью, а может, наоборот, стал бы жить по часам, дорожа каждым днем и каждой минутой. Говорю же, заранее тут ничего не знаешь. Иной раз жизнь такие сюрпризы подбрасывала…

Лилиан выскользнула из-под его руки.

– Но разве этот вопрос вам не приходится решать перед каждой гонкой?

– Да это только выглядит так. На самом деле все по-другому. Я же не из азарта гоняюсь. Только ради денег, и то потому, что ничего другого в жизни не умею. Нет для меня в этом ни романтики, ни жажды приключений. Приключений наш проклятый век мне и так подарил больше, чем достаточно. Вам, вероятно, тоже.

– Да, – отозвалась Лилиан. – Но это все было не то.

Тут оба вдруг снова услышали рокот мотора.

– Он возвращается, – сказал Клерфэ.

– Да. Он возвращается, – с глубоким вздохом повторила Лилиан. – Вы разочарованы?

– Нисколько. Просто хотел, чтобы он снова сел за руль. В последний раз он был за рулем, когда у него кровотечение открылось.

Лилиан следила за контуром «Джузеппе», стремительно приближавшегося по ленте шоссе. И вдруг поняла: лицезреть сейчас сияющую физиономию Хольмана просто выше ее сил.

– Мне надо идти, – порывисто сказала она. – Крокодил меня уже ищет. – И, уже поворачиваясь к подъезду, вдруг спросила:

– А вы когда поедете за перевал?

– Когда вам будет угодно, – только и ответил Клерфэ.

Было воскресенье, а воскресные дни здесь, в санатории, тянулись куда тоскливей будничных. Было что-то мертвенное в этом покое, лишенном привычной медицинской суеты. Врачи заходили в палату лишь по вызову, а их отсутствие пробуждало у пациентов обманчивые иллюзии, будто они здоровы. Они и вели себя по воскресеньям особенно беспокойно, так что под вечер медсестрам частенько приходилось разыскивать лежачих где угодно, только не у себя в палате.

Невзирая на запреты, Лилиан решила спуститься к ужину: по воскресеньям Крокодила на посту обычно не было. Она выпила две рюмки водки, надеясь разогнать вечернюю меланхолию, – не помогло. Надела свое лучшее платье, ведь любимый наряд порой поднимает настроение лучше всяких самовнушений, но не помогло и это. Острый приступ хандры, мировой скорби, препирательств со Всевышним – недуга, который без видимой причины поражал здесь каждого, накатывая внезапно и столь же внезапно проходя, – этот приступ все никак не кончался. Траурной темнокрылой бабочкой он порхал вокруг и не желал улетучиваться.

Лишь войдя в ресторан, она поняла, из-за чего сегодня не в духе. Зал был полон, а посередине, за одним из столиков, восседала Эва Мозер в окружении полудюжины клевретов. Перед виновницей торжества стояли торт, бутылка шампанского, в красивых обертках лежали подарки. Праздновался ее последний вечер в санаторских стенах. Назавтра после обеда намечен был отъезд.

Лилиан уже хотела было повернуть, но тут заметила машущего ей Хольмана. В полном одиночестве тот расположился неподалеку от столика, за которым тремя черными траурными изваяниями застыли латиноамериканцы, – все еще дожидаются смерти Мануэлы.

– Я сегодня ездил на «Джузеппе», – гордо сообщил Хольман. – Вы видели?

– Да. А кто еще вас видел?

– В смысле?

– Крокодил? Далай-лама?

– Да нет. Никто. Машина-то вдалеке стояла, около спуска для начинающих. Вряд ли кто углядел. А даже если! Все равно я счастлив! Я-то уж думал, что никогда больше нашу старушку водить не смогу.

– Сегодня, похоже, у нас вечер счастливцев, – проронила Лилиан с горечью. – Вы только поглядите на это!

Она показала глазами на столик, за которым, сияющая, полнолицая, в окружении друзей-подружек сидела Эва Мозер. У нее был вид человека, только что отхватившего главный приз в лотерею и не знающего, куда деваться от толпы новоявленных почитателей.

– Ну а вы? – спросила Лилиан Хольмана. – Температуру мерили?

Хольман только рассмеялся:

– Завтра успеется. Сегодня и думать об этом не хочу.

– А по-моему, у вас жар, вам не кажется?

– Мне все равно. Да и не кажется мне.

«Зачем я к нему пристаю? – с досадой подумала Лилиан. – Неужели я ему завидую, как все вокруг завидуют Эве Мозер?» – Клерфэ сегодня не придет? – вдруг вырвалось у нее.

– Нет. К нему сегодня кое-кто приехал. Да и с какой стати ему каждый день сюда таскаться? Ему, должно быть, скучно здесь.

– Тогда почему он не уезжает? – спросила Лилиан сердито.

– А он и уедет. На днях. В среду или в четверг.

– На этой неделе?

– Ну да. Наверно, вместе с гостьей своей и уедет.

Лилиан промолчала; она не знала, нарочно Хольман про гостью упомянул или нет, но именно поэтому решила считать, что нарочно, и не стала ни о чем расспрашивать.

– У вас выпить не найдется? – вместо этого спросила она.

– Ни капли. Остатки джина я сегодня Шарлю Нею отдал.

– Но разве днем вы за бутылкой водки не ездили?

– Бутылку я Долорес Пальмер пожертвовал.

– С чего вдруг? Образцовым пациентом решили стать?

– Вроде того, – слегка смутившись, ответил Хольман.

– Сегодня днем вы таким паинькой еще не были.

– Как раз поэтому, – сказал Хольман. – Хочу снова ездить.

Лилиан отодвинула тарелку.

– С кем же теперь мне удирать отсюда по вечерам?

– Да найдутся охотники. И Клерфэ еще не уехал.

– Допустим. А потом?

– Разве Борис сегодня не заглянет?

– Нет. Не заглянет. Да с ним и не удерешь. Я сказала ему, что у меня голова болит.

– А она у вас болит?

– Болит. – Лилиан встала. – Раз уже сегодня все такие счастливцы, осчастливлю-ка я нашего Крокодила. Пойду спать. В объятиях Морфея. Спокойной ночи, Хольман.

– Что-нибудь не так, Лилиан?

– Ничего. Обычная тоска. Симптом хорошего самочувствия, как сказал бы Далай-лама. Потому что при плохом самочувствии пациенту уже не до мерехлюндии. На страхи и панику просто сил не остается. До чего же Бог милостив, не правда ли?