Грегор Самаров - За скипетр и корону

Как только прозвучали простые и вместе с тем так глубоко трогательные тоны темы, Бисмарк приостановился, зрачки его расширились и легкая улыбка, заигравшая на губах, доказала, что Кейделль угадал способ благотворно подействовать на начальника.

Министр-президент продолжал ходить по комнате, и пока превосходные вариации, гигантской творческой силой звукового поэта вызванные и развитые из простой первоначальной темы, завершали величественную звуковую картину, на лице государственного деятеля отражалась сильная внутренняя борьба. Он то нерешительно приостанавливался, произносил вполголоса отрывистые слова, то снова стремительно и порывисто шагал по комнате, теряясь взглядом в каких-то широких пространствах за пределами окружавшей его обстановки.

Госпожа Бисмарк следила глазами за мужем, озабоченно вглядываясь в его оживленное, неспокойное лицо, но ни словом не прерывала молчания.

Кейделль между тем дошел до той поразительно прекрасной фразы сонаты, которую Бетховен обозначил надписью: «Marcia funebre sulla morte d’un Eroe» [16] «Похоронный марш на смерть героя» ( ит. ). , – и глубоко потрясающие аккорды этого марша раздались в гостиной.

Бисмарк остановился. Сильная рука его оперлась на спинку кресла, глаза устремились вперед, и он вслушивался в потрясающие звуки с таким выражением, как будто на него снизошло вдохновение.

Искусное звукоподражание гремело отдаленным барабанным боем, прерываемым вздохами труб. Кейделль, увлеченный красотами композиции, превзошел сам себя в исполнении.

Госпожа Бисмарк отложила работу и задумчиво слушала.

Министр-президент стоял неподвижно. Шире вздымалась его грудь, сильнее напрягались мощные мускулы руки, ярче вспыхивали молнии в глазах, будто искавших сквозь потолок гостиной темного ночного неба с его звездами.

Еще раз глубоко вздохнули трубы, в ответ им раздались звонкие залпы звуков, и после короткой паузы Кейделль перешел к финалу сонаты.

Бисмарк оглянулся, точно пробудясь от сна. Он простоял с минуту неподвижно и как бы в забытьи прошептал:

– И если мне суждено погибнуть, пускай такими звуками вознесется моя душа. Мог ли поэт над гробом героя почувствовать то, что звучит в этих аккордах, если б не было людей, способных встать выше сомнений и колебаний? Jacta est alea! [17] Жребий брошен! ( лат. )

И, не обратив внимания на окружающих, он бесшумно оставил гостиную.

Кейделль доиграл сонату до конца.

Госпожа Бисмарк тревожно проводила мужа глазами.

Когда советник посольства встал и снова подошел к дамам, она сказала:

– Я уверена, что мой бедный муж болен, постарайтесь убедить его побольше думать о своем здоровье!

– Я делаю все, что могу, – отвечал Кейделль, – только вы сами знаете, как трудно его переубедить в этом отношении. Впрочем, – прибавил он, – я не думаю, что он болен – к нему часто приходят разные мысли во время музыки, и теперь тоже что-нибудь особенное пришло ему в голову, и он поспешил уйти, чтобы записать идею.

Бисмарк между тем скорым шагом вернулся в кабинет и присел к письменному столу. На лице его не было ни тени нерешительности или волнения, на холодном спокойствии черт лежало мягким отблеском выражение твердой, непреклонной воли.

Он взялся за перо и набросал, не колеблясь и не задумываясь, целый ряд заметок на листе чистой бумаги.

Это заняло около получаса, после чего министр позвонил в стоявший рядом колокольчик.

В дверях показался камердинер.

– Господин фон Кейделль еще здесь?

– К услугам вашего сиятельства.

– Прошу его сюда на минуту.

Через несколько минут вошел советник посольства.

– Любезный Кейделль, – сказал Бисмарк, – вот заметки для циркуляра послам в Вене, Франкфурте и Париже, позаботьтесь о немедленной их доставке. Абекен изложит их со свойственным ему уменьем, совершенно в моем духе и стиле. Узедом должен получить ту же инструкцию, но только с прибавлением того, что я отметил на полях.

– Я исполню все безотлагательно, – сказал Кейделль с поклоном, – завтра же почта будет отправлена.

Он между тем взглянул на лист, который взял в руки.

– Ваше сиятельство, – сказал он с испугом, – это война!

– Да, война, – сказал Бисмарк, – а теперь спокойной ночи, любезный Кейделль. – До завтра, надо спать – я, право, очень устал, и нервы мои требуют покоя.

Кейделль удалился.

Через полчаса отель иностранного министерства погрузился в глубокое безмолвие под покровом ночной тьмы. Так рука Провидения задергивает густым покрывалом судьбы грядущих дней.

В окрестностях ганноверского города Люхова лежит та богатая и своеобразная местность, которую – вне официальных сфер – называют Вендландией. Это одна из областей Германии, где древнее вендское племя, со свойственной ему цепкостью и устойчивостью, сохранилось во всей чистоте и продолжает жить на свой особый лад и обычай.

Вендландия – страна богатая, красивая, цветущая. Красивая не в смысле живописного пейзажа, представляющего глазу поражающие чередования высот с низменностями, но привлекающая спокойствием, которым дышат ее обширные равнины. Только высокие и стройные группы деревьев разнообразят монотонность полей и лугов. Среди этих древесных групп редкой красоты и буйства зелени то поблескивает в золотистых солнечных лучах скромная церковь тихой деревушки, то крыша старого дворянского гнезда, дальше виден абрис маленького городка, даже с такого расстояния вселяющего мысль о том, как мирно там живется вдали от шума света, бурные волны которого разве только неспешным отливом затрагивают мирных жителей этих спокойных закоулков. В промежутках ширятся большие песчаные пространства, поросшие хвойным лесом – однообразные и величественные, отчасти напоминающие красоты моря. Дальше тянется песчаная, уединенная дорога, – дичь бесстрашно подходит к ее окраинам, сильные лошади идут медленным, но твердым шагом, ничего не видно, кроме неба, сосен и песка. При встрече с проезжими, путники кланяются им еще издали, обмениваются парой слов и радуются встрече. Выехав из хвойного леса и нырнув с головой, измученной зноем, под тень роскошных лиственных рощ, обличающих близость жилья, весело выпрямляешься, глубже вдыхаешь грудью мягкий воздух, лошади трясут головами, ускоряют рысь, а кучер веселым и искусным щелканьем бича выманивает деревенских собак из подворотен.

Короче говоря, в этих краях путешествие сохранило еще привлекательность древних приключений, утомление и обветшавшую поэтичность. Города здесь блюдут исконные обычаи, дворянские гнезда по завету древнего гостеприимства отворяют настежь ворота и двери при приближении странников – те ведь вносят струю свежей жизни из того большого света, от которого здесь так далеко и перипетии которого только в виде слухов тревожат спокойное течение мирной домашней жизни.