Жорж Санд - Исповедь молодой девушки (сборник)

– Ну, если я прекрасно освещена, – подхватила я, все так же строго глядя на него, – скажите, похожа я на своего отца?

Он помрачнел, но быстро справился с собой.

– Меньше всего я думал сейчас о маркизе де Валанжи, но раз вы спрашиваете, что ж… Нет, совсем не похожи.

Теперь настал мой черед подавить огорчение, но это было не так уж трудно. Меж тем мы остановились у довольно опасного места – прохода в Зеленую залу. Я показывала дорогу.

– Воспользуйтесь прекрасным солнечным освещением и в точности повторяйте мои движения. Поставьте правую ногу сюда, а правой рукой ухватитесь за это железное кольцо. Не отпускайте его, пока левой рукой не возьметесь за ветку, за которую держусь сейчас я. Будьте внимательны и, если поскользнетесь, больше рассчитывайте на руки, чем на ноги.

Я проделала все это с легкостью, дающейся долгой привычкой. Мак-Аллан, улыбаясь, последовал за мной. Зеленая зала привела его в восторг, но от меня не ускользнуло, что, как будто от души наслаждаясь свежестью и живописностью природы, он в то же время внимательно изучал все вокруг, словно перед ним было место преступления, а сам он выступал в роли судебного следователя.

– Знаю, что у вас сейчас на уме, – сказала я. – Вам, конечно, рассказывали, что как раз здесь Женни возвратила меня бабушке, и вы недоумеваете, как могла пожилая женщина спуститься сюда. Это проще простого: когда вода убывает, в Зеленую залу идут по песку и по очень удобной тропинке – она вон там, прямо против вас.

– Благодарю за разъяснение, – с полным спокойствием ответил Мак-Аллан. – Оно мне поможет установить истину. Если позволите, я на глазок набросаю план местности.

Вынув из кармана записную книжку и быстро начертив план, он заметил:

– А меня заверили, что пробраться в Зеленую залу невозможно. Значит, старались обмануть, здесь очень красиво. Можно сорвать этот цветок?

– Разумеется, хотя я и не понимаю, какая связь между ним и вашим расследованием?

– Решительно никакой, – ответил он, вкладывая цветок в записную книжку. – Это на память.

– На память о чем?

– О вас. Вы не скажете мне его название?

– Львиный зев.

– А по-латыни? Я слышал, вы превосходно знаете ботанику. Запишите его, пожалуйста, вот здесь, в моей книжке.

– Вам нужен образец моего почерка? Извольте – я ведь никогда не писала вещей, от которых потом пришлось бы отказываться.

Я написала латинское название цветка. Мак-Аллан попросил поставить рядом и дату.

Разговаривая, он все время улыбался, и было в его улыбке неистребимое спокойствие, страшно меня сердившее. Он с полной непринужденностью расспрашивал об особенностях нашего края, о том, что здесь сеют, какие есть поблизости красивые места, даже о моих склонностях и занятиях. Казалось, ему любым способом нужно оттянуть деловую беседу, а я считала, что обязана удовлетворить деланую или подлинную любознательность адвоката, так как истинной целью этого допроса была моя персона: Мак-Аллан, несомненно, старался составить себе самое подробное представление обо мне.

– Как мог господин Мариус де Валанжи нарушить свой долг по отношению к вам? – прервал он разговор несколько неожиданным восклицанием.

– Никаким долгом Мариус со мной не связан, – возразила я.

– Простите, но, на мой взгляд, связан, хотя бы потому, что вы приняли его предложение, когда считали себя богатой. Чувствую, что вот-вот начну презирать этого юного красавчика.

– А я отказываю вам в этом праве, сударь. Вы забываете…

– О вашем родстве? Признаться, действительно все время забываю и прошу у вас прощения за это… Но почему вы его так защищаете?

– Потому что, насколько мне известно, Мариус ни в чем не провинился передо мной. Ведь помолвку порвала я.

– И совершенно напрасно. Вы, значит, не любите его?

– Ваш вопрос нескромен, господин Мак-Аллан.

– Клянусь вам, у меня и в мыслях не было никакой нескромности. Как вы заблуждаетесь, дорогое мое дитя, не доверяя мне!

Он сказал это искренне и участливо, так что мне стало стыдно чрезмерной своей осторожности. Я объяснила, что отношусь к Мариусу лишь с сестринской привязанностью, которой не изменила и сейчас.

– Какие же недостатки господина Мариуса де Валанжи помешали привязанности превратиться в чувство более глубокое? Быть может, он ревнив, подозрителен?

Вместо ответа я невольно рассмеялась.

– Значит, ни то, ни другое, – недоуменно протянул адвокат. – В таком случае позвольте заметить, что рассудительная девушка, которую заботит общественное мнение и обеспеченное будущее, обязательно удержала бы при себе этого юношу, не позволив трусости и неблагодарности взять верх над другими сторонами его натуры.

– Если я не считаю поведение моего кузена неблагодарным или трусливым, вы и подавно не должны так думать. Знайте, я недостаточно рассудительна, чтобы принять от кого бы то ни было слишком тяжелую жертву. Может быть, мне суждено все потерять – в таком случае моя беда только моей и останется.

Мы уже выбрались на луг; вдали прогуливались по дорожке Женни и Фрюманс.

– Кстати, – продолжал Мак-Аллан, – ваш друг Фрюманс… Он ведь лучший ваш друг, не так ли?

– Надеюсь, что да, – простодушно ответила я.

– Почему он не женится на госпоже Женни? Говорят, он очень в нее влюблен.

– Женни не хочет выходить за него, пока не решатся мои дела.

– А она его любит?

– От души уважает.

– И с полным основанием! Какой превосходный, какой достойный молодой человек! Я даже сказал бы – какой незаурядный ум! Вы согласны?

– Да, вполне.

– Я знаю, он обучал вас, и вот теперь все время думаю – кто на кого больше повлиял: учитель на ученицу или наоборот.

– Как могла несмышленая девочка повлиять на такого образованного и мудрого наставника?

– По слухам, он вас боготворит.

– Какое нелепое преувеличение!

– Боготворит по-отцовски, разумеется. Не понимаю, почему это слово так вас задело.

Я залилась краской. Сам того не подозревая, Мак-Аллан напомнил мне мой детский роман, ту выдуманную мною страсть Фрюманса ко мне, которая когда-то так меня волновала. Но ведь знала об этом романе одна только я, так что возмущаться глаголом «боготворить» не было никаких оснований. Тут я стала совсем пунцовой.

Мак-Аллан, ничего, казалось, не заметивший, добавил:

– Очевидно, я не всегда понимаю оттенки иных французских выражений. Жаль, что вы не любите английский и не пожелали его изучать. Говори вы на нем, мы быстрее поняли бы друг друга.

Я спросила на хорошем английском языке, почему это он приписывает мне нежелание говорить с ним по-английски и вообще пренебрежение к его родному языку?

Он снова удивился, и с этой минуты мы почти уже не говорили по-французски. Мак-Аллан нашел мою речь беглой, а произношение правильным. Тогда я поинтересовалась, у кого он почерпнул столько ложных сведений обо мне, но он притворился, будто запамятовал.