Жорж Санд - Исповедь молодой девушки (сборник)

– Дорогое дитя, – сказал Фрюманс, поднявшись с места и как бы желая прекратить дальнейший разговор, – я верю в долг и счастье в этой жизни, потому что одно есть если не награда, то по крайней мере неминуемое следствие другого. Зная, что я испытывал священную любовь к женщине, я уверен, что буду вполне удовлетворен, если сумел ей это доказать, но если фатальные обстоятельства вынуждают меня пройти мимо этого счастья, так и не обретя его, у меня все-таки останется утешение, что я могу сказать себе, что в любой час своей жизни я сумел быть достойным мечтать о нем и что я унесу с собой в могилу уважение той, которая была мне другом. С такими мыслями вы не подвластны ни мукам, ни иллюзиям, вы выполняете долг преданности до конца, а если он окажется бесполезным, вы приемлете смерть спокойно – тут уж никто не виноват!

Фрюманс произнес все это стоя, одной рукой опираясь на стол, а другую положив себе на грудь, без всякой напыщенности, но с какой-то особой торжественностью. Мне казалось, что он словно переродился. Я никогда его таким не видела – лицо и поза были великолепны, а глаза блистали, как два черных бриллианта, излучавших солнечный свет.

Я была глубоко тронута и поражена его видом, словно неким откровением, и не могла вымолвить ни слова. Мне хотелось вырвать у него его тайну, тайну терпения и упорства, в которой я различала, помимо могучей воли стоика, еще и таинственное пламя, еще более прекрасное, чем философия. Любовь, призрак, появившийся и мгновенно исчезнувший, мелькнула предо мной и внушила мне уважение, смешанное со страхом, быть может, даже с сожалением!

Мариус не преминул начать подшучивать над моими чувствами. Я покинула Помме потрясенная и замкнувшаяся в себе, и Мариус в этот день всячески старался развлечь меня, но напрасно. Я твердо решила подвергнуть Женни тому же испытанию, что и Фрюманса. Прежде чем избрать ледяной путь, открытый передо мной иронией Мариуса, я хотела знать, существует ли любовь большой нравственной силы в возвышенной душе и может ли женщина любить мужчину, не напоминая при этом томимую любовными страданиями Галатею.

В тот же вечер, уединившись с Женни, я попробовала вызвать ее на откровенный разговор, но гораздо больше смущаясь, чем до этого с ее женихом. В Женни было нечто такое строгое, что в ее присутствии мне становилось стыдно. Как только она догадалась, о чем я ее спрашиваю, она бросила на меня суровый взгляд.

– Кто же мог сказать вам об этом? – промолвила она. – Ведь на эту тему вели разговор только трое: ваша бабушка, Фрюманс и я.

Я не смела солгать ей и рассказала все то, что поведал мне Мариус.

– Господин Мариус должен был держать это при себе, – возразила она. – Для вас еще не наступило время заботиться о судьбах других людей. У вас хватит забот, когда дело пойдет о вас самой.

– А когда это произойдет?

– Когда вы сами изъявите желание. Разве оно у вас уже возникло?

– О нет, Женни, желания у меня нет, я испытываю только чувство неуверенности. Мне хотелось бы знать, очень ли нужно любить своего мужа.

– Да, конечно, его нужно любить больше всех на свете, если он того заслуживает, а если нет, то нужно всю жизнь стремиться скрывать его ошибки и провинности. Это очень тяжелая участь; вот почему надо иметь мужа, заслуживающего уважения, которого можно любить, а не выходить замуж, не отдавая себе отчета в том, что делаешь.

– Ты вышла замуж очень молоденькой, Женни?

– Да, слишком рано.

– И ты была несчастна?

– Не будем говорить обо мне.

– Нет, будем! Раз ты решила стать женой Фрюманса, значит, ты его очень уважаешь.

– Да, я его очень уважаю.

– Стало быть, ты любишь его больше всех на свете?

– Нет, Люсьена.

– Как это нет?

– Есть некто, кого я люблю больше, чем его.

– Кто же это?

– Вы.

– Ах, Женни, – воскликнула я, обнимая ее. – Ты боишься, что я буду ревновать к нему. Но я не буду, я не эгоистка, я хочу, чтобы ты любила своего мужа больше, чем меня.

– Фрюманс не мой муж, Люсьена. Да он им, наверно, никогда и не будет.

– Почему же?

– По причинам, которые я не могу вам открыть и которые не зависят ни от него, ни от меня.

– Как это все загадочно, Женни!

– Ничего не поделаешь, дитя мое.

Я заметила, что лицо ее помрачнело, такой я ее еще никогда не видела. Вся в слезах я бросилась в ее объятия.

– Ты пугаешь меня, – сказала я, – мне кажется, что ты все еще несчастна.

– Здесь? С вами? – возразила она с улыбкой. – О нет, это невозможно. Если я была несчастна на этом свете, то не по своей вине, поэтому, как вы видите, я совершенно спокойна.

– Ты говоришь, как Фрюманс, но только спокойнее. Он прекрасно сказал, что спокойная совесть вознаграждает за все, но при этом глаза его блестели, и ясно было, что он любит тебя превыше всех на свете.

– Так, значит, вы говорили обо мне с Фрюмансом! Ну и озорница! Вы смело делаете все, что вам угодно!

– Ты считаешь это преступлением?

– Нет, вы такая, потому что вы хорошая, и еще потому, что вы думаете о нас обоих. А вот этого бы мне и не хотелось: можно себе представить, что думают о себе, когда думают только о вас.

– А почему бы тебе самой не подумать о себе?

– Деточка моя дорогая, – сказала Женни серьезно и твердо, – я никогда не стремилась выйти замуж вторично. Ваша бабушка, существо ангельской доброты, вообразила себе, что мне нужна еще и другая привязанность, кроме ее и вашей. Фрюманс пришел к этому же убеждению, потому что так говорила бабушка. Но сейчас Фрюманс прекрасно понимает, что я прежде всего мать, что вы мой единственный ребенок и что я не из таких женщин, которые беспокоятся о своем будущем: что будет, то будет. Я позабочусь о своем будущем, когда устроится ваше. Ваш муж, быть может, не оценит меня так, как вы… и тогда… тогда посмотрим!

– Стало быть, твоя любовь к славному Фрюмансу зависит от твоей воли? Ты достаточно сильна, чтобы сказать себе: «Я могла бы его полюбить, но не захотела», или даже: «Я полюблю его в тот день, когда мне заблагорассудится полюбить!»

– Вы смеетесь, насмешница? – промолвила Женни, не теряя спокойствия. – Ну да, я именно такая. Я прошла школу, которой вам, слава богу, никогда не доведется пройти, и там я обрела силу воли в такой степени, в какой Фрюманс сумел набраться из своих книг. Наступит время, когда я вам поведаю все это, но пока еще не могу.

– Но скажи мне хоть одно, Женни! Ты сама-то веришь в Бога?

– О да, конечно. Те, кто много страдал, не могут иначе.

– А ты знаешь, что Фрюманс не верит?

– Знаю, это его основная мысль.

– И тебя не волнует, когда ты говоришь себе, что, может быть, станешь его женой?

– Прежде всего часто я себе этого не повторяю. Бесполезно думать о том, чего нельзя ни приблизить, ни отдалить. Надо принимать время таким, какое оно есть в своем движении. А затем, если мне когда-нибудь придется жить с человеком, который сомневается в существовании Бога, мне представляется, что я его переделаю.