Луи Куперус - Тайная сила

Резидент мрачно шел дальше большими решительными шагами. С площади он повернул направо и прошел мимо протестантской церкви, в направлении красивой виллы с правильными ионическими колоннами, ярко освещенными люстрами из керосиновых светильников. Это был клуб «Конкордия». На ступеньках сидели несколько служителей в белых кителях. По передней галерее прогуливался европеец в белом костюме, хозяин клуба. Но за большим столом никого не было, и большие соломенные кресла напрасно раскрывали свои объятия.

Хозяин клуба, увидев резидента, поклонился, и резидент коротко приложил палец к фуражке, прошел мимо клуба и свернул налево. Он дошел до конца аллеи, миновал маленькие темные домики, спрятавшиеся в глубине садиков, снова свернул и прошел к устью реки. Здесь были причалены рыбачьи суда, борт к борту, над водой, от которой поднимался рыбный дух, витал монотонный и тоскливый напев мадурских моряков. Пройдя мимо конторы порта, резидент взошел на пирс, далеко выдававшийся в море, на конце которого небольшой маяк, словно уменьшенная Эйфелева башня, вздымал к небу свой железный канделябр с огнем на самом верху. Здесь резидент остановился и сделал глубокий вдох. Внезапно поднялся ветер, восточный муссон, налетевший издалека, как всегда в этот час. Но время от времени дуновение воздуха внезапно стихало, словно складывая от бессилья веера своих крыльев, и высокая морская вода разглаживала белолунные пенные завитки и светилась фосфорным светом, длинными бледными полосами.

По морю приближалось тоскливое монотонно-ритмичное пение; точно большая ночная птица в небе нарисовался темный парус, и рыбачье судно с высоким, загнутым кверху носом, чем-то напоминающее древнегреческий корабль, беззвучно вошло в устье реки [4]. Тоска одиночества, смирение с незначительностью и темнотой всего земного под этим бездонным небом, рядом с этим фосфоресцирующим бескрайним морем рождало таинственность, сжимающую душу тисками…

Высокий крепкий мужчина стоял на берегу, широко расставив ноги, вдыхая налетавший порывами ветер, – усталый от работы, от сидения за письменным столом, от расчетов, связанных с выведением из оборота медных полушек (решение вопроса мелких монет было поручено ему Генерал-губернатором под личную ответственность как важная задача). Этот крупный и крепкий мужчина, практичный, здравомыслящий и решительный из-за долгого пребывания на властных должностях, возможно, не чувствовал темной таинственности, витавшей над яванским вечерним городом – столицей области, находящейся в его ведении, – но он испытывал потребность в нежности. Он смутно ощущал потребность в детских руках, обнимающих его за шею, в высоких детских голосах вокруг себя, потребность в молодой жене, которая ждала бы его с радостной улыбкой. Он не осознавал в себе этой сентиментальности, не имел обыкновения размышлять о своей персоне: он был всегда слишком занят; его дни были слишком заполнены всевозможными делами, чтобы предаваться тому, что считаешь кратковременными слабостями: мечтам юных лет, которые всю жизнь подавлял. Но хоть он и не позволял себе мечтать, эта потребность ощущалась болью в груди, словно какая-то болезнь нежности, недуг сентиментальности затаились в его во всем остальном совершенно практичной душе высокопоставленного чиновника, любившего свою работу, свою область, с трепетом относившегося к благополучию ее жителей, человека, чья неограниченная власть, соответствовавшая его положению, полностью гармонировала с его властным характером, который вдыхал могучими легкими атмосферу просторного поля деятельности и широкого круга разнообразных забот с тем же наслаждением, с каким сейчас вдыхал вольный ветер с моря. Томление, жажда, тоска переполняли его в тот вечер. Он чувствовал себя одиноким не только из-за отчужденности, всегда окружающей правителей крупных областей, к которым обращаются либо с неискренне-почтительной улыбкой на лице, когда хотят поговорить, либо коротко-деловито-почтительно, чтобы завершить дела. Он чувствовал себя одиноким, хотя был отцом семейства. Он думал о своем большом доме, думал о своей жене и детях. И чувствовал себя одиноким, удерживающимся на плаву только благодаря увлеченности работой. Работа была для него всем в жизни. Она наполняла часы и дни. Размышляя о работе, он засыпал, и утром его первой мыслью были интересы области.

Сейчас, устав от цифр, вдыхая ветер, он вместе со свежестью моря вдыхал и морскую тоску, таинственную тоску индийских морей, призрачную тоску морей близ Явы, тоску, прилетающую издалека на шелестящих крыльях таинственности. Но по характеру он был не из тех, кто внимает тайным знакам. Он отрицал мистику. Он считал, что ее нет: есть только море и ветер, свежий ветер. Есть густой морской дух, сочетание запахов рыбы, цветов и водорослей, тяжелый дух, разгоняемый свежим ветром. И есть только миг отдыха, а таинственную тоску, норовящую забраться в его ослабшую – в тот вечер – душу, он чувствует из-за своих домашних, которых хотел бы видеть более близкими, теснее сплоченными вокруг него, отца и супруга. Если он вообще ощущает тоску, то только из-за домашних. Тоска не поднимается из моря, она не приносится ветром с неба. Он не поддастся первому ощущению таинственности… И он еще крепче утвердился обеими ногами на камнях пирса, расправил грудь, высоко поднял свою красивую голову военного и глубоко вдохнул запах моря и ветра…

Старший служитель, сидя на пятках, с горящим факелом в руке, тайком поглядывал снизу вверх на своего господину, словно думал: зачем это он стоит так чудно у маяка… Странные люди эти голландцы… и о чем это он сейчас думает… зачем он здесь… именно в этот час, в этом месте… как раз когда кругом бродят морские духи… Под водой плавают кайманы, а каждый кайман – это дух… А вон там им принесли жертву, бананы, и рис, и вяленое мясо, и крутое яйцо на бамбуковом плоту, у основания маяка… Что же здесь делает кандженг туан [5]… Здесь нехорошо, здесь нехорошо… Это может принести несчастье… И пристальный взгляд служителя скользил вверх-вниз по широкой спине его господина, все в той же неподвижной позе смотревшего вдаль. Во что он всматривается? Что он видит на крыльях ветра? Какие странные эти голландцы, какие странные…

Резидент неожиданно развернулся и пошел назад, и служитель, резко вскочив, последовал за ним, раздувая горящий конец своего веревочного факела. Резидент возвращался тем же путем; теперь в клубе сидел какой-то господин, поприветствовавший резидента, да еще несколько молодых людей, одетых в белое, прогуливались по Длинной аллее. Собаки лаяли.

Приближаясь к воротам сада перед своим домом, резидент увидел перед другим входом в сад две белые фигуры, мужчины и девушки, вскоре растаявшие в ночи под сенью баньянов. Он прошел прямо к себе в контору; другой служитель принял от него фуражку и трость. Резидент тотчас же сел за письменный стол. Он может поработать еще час, до ужина.