Луи Куперус - Тайная сила

В ясные минуты этих поисков и размышлений она отчетливо замечала в себе страх; именно страх она ощущала яснее всего, страх, летевший, точно пух, непонятно откуда, непонятно куда, но кружащий над головой – шелестящие шелка, за которыми прячется рок, спустившийся с дождливого неба…

В эти недели меланхолии она не собирала свой кружок, потому что ей не хотелось прилагать усилий, а знакомые слишком плохо понимали ее, чтобы искать ее общества. Ведь пропала ее веселость, привлекавшая их раньше. Теперь в отношении к Еве на первый план вышли зависть и враждебность, о ней стали сплетничать: по мнению многих, она была неискренней, заносчивой, тщеславной, гордой, всегда считала себя первой дамой в городе, вела себя, точно она жена резидента, и только раздавала направо и налево указания. Да и вообще она далеко не красавица, одевается совершенно немыслимо, а об убранстве дома и говорить нечего. И наконец, роман с ван Хелдереном, их вечерние прогулки к маяку… На Тосари, в узком кружке обитателей маленькой гостиницы, где все скучают, когда нет экскурсий, и сидят в галереях вплотную друг к другу, только и делая, что подглядывая друг к другу в комнаты и прислушиваясь к звукам из-за тонких перегородок, – на Тосари Ида услышала разговоры о своем муже и Еве, и этого было достаточно, чтобы в ней проснулись инстинкты, так что она внезапно, без предупреждения, забрала у Евы своих детей. Ван Хелдерен, приехав на несколько дней к жене в горы, попросил ее дать объяснение, зачем она обидела Еву, взяв к себе без видимой причины детей и привезя их в гостиницу, из-за чего счет за проживание значительно вырос. Ида устроила сцену с криками, с нервными припадками, от которых дрожала вся гостиница, заставляя постояльцев навострить уши, превращая журчащий ручеек сплетни в море. И без дальнейших разговоров Ида разорвала знакомство с Евой. Ева ушла в себя. Даже в Сурабае, поехав туда однажды за покупками, она услышала сплетни о себе, и ей стало так тошно от этого мирка и этих людей, что она ушла в себя. Она написала ван Хелдерену, чтобы тот больше не приходил. Умоляла его помириться с женой. Она больше не будет его принимать. Теперь она осталась совсем одна. Ей не хотелось искать утешения в ком бы то ни было из окружающих. В таком настроении, какое было у нее, в Нидерландской Индии не найти ни сочувствия, ни понимания. И она замкнулась в себе. Ее муж работал. Но она полностью посвятила себя сыну, погрузившись в любовь к нему. Она уединилась в любви к своему дому. Это была жизнь без выхода в свет, без встреч с людьми, без музыкальных концертов – кроме собственной игры на рояле. Это были поиски утешения в своем доме, в своем ребенке, в чтении. Это было затворничество, к которому она пришла после первых иллюзий и энергичных действий. Теперь она постоянно испытывала тоску по Европе, по Голландии, по своим родителям, по людям, понимающим в искусстве. И в ней поселилась ненависть к этой стране, вначале казавшейся грандиозно-прекрасной, с царственными горами, с налетом тайны в природе и в людях. Теперь она ненавидела эту природу и этих людей, а тайна только пугала ее.

Она заполняла свою жизнь мыслями о ребенке. Ее сынишке, ее маленькому Онно было три года. Она поведет его по жизни так, чтобы он стал настоящим мужчиной. Когда он только родился, она смутно мечтала о том, чтобы ее сын стал человеком искусства, лучше всего – великим писателем, известным на весь мир. Но потом она многое поняла. Она почувствовала, что искусство – не всегда самое высокое, что есть на свете. Она поняла, что есть и более высокие вещи, которыми она, охваченная сплином, порой пренебрегала, но они от этого никуда не делись, сияя в своем величии. Эти вещи имели отношение к Будущему, имели отношение к Миру, Справедливости, Братству. О, великое братство бедных и богатых – сейчас, в своем уединении, она размышляла о нем как о высшем идеале, к которому надо стремиться, чтобы воздвигнуть его, как скульптор воздвигает монумент. Справедливость, мир явятся следом. Но в первую очередь надо приблизить Братство, и она хотела, чтобы ее сын работал на этот идеал. Где? В Европе? Или здесь? Она не знала, не видела ответа. Скорее в Европе, чем здесь. Здесь она замечала в первую очередь что-то необъяснимое, таинственное, пугающее. До чего же странно…

Ева была женщиной, рожденной для идеалов. Быть может, в этом и состояло объяснение ее ощущений и страхов здесь, в Нидерландской Индии.

– У тебя совершенно искаженные представления об этой стране, – порой говорил ее муж. – Ты видишь ее неправильно. Безжизненно? Ты думаешь, что здесь безжизненно? Откуда у меня было бы столько работы, если бы в Лабуванги было безжизненно? У всех свои интересы – у европейцев, у яванцев… сотни… и мы должны их все защищать. Культуре здесь уделяется столько внимания, сколько только можно… Население растет, постоянно растет… Запустение в колонии, где столько всего происходит? Узнаю дурацкие идеи ван Хелдерена. Идеи и умозаключения, высосанные из пальца, а ты их еще и повторяешь… Я не понимаю, почему ты теперь так воспринимаешь эту страну. Было время, когда ты видела здесь много красивого и привлекательного. Теперь оно, похоже, навсегда прошло. Пожалуй, тебе пора в Голландию…

Но она знала, что ему без нее будет совсем одиноко, поэтому не хотела ехать. Позднее, когда подрастет их сын, ей надо будет поехать с ним в Европу. Но к тому времени Элдерсма уже станет ассистент-резидентом. А пока выше него стояло еще семнадцать контролеров и секретарей. Так продолжалось уже много лет – ожидание будущего продвижения по службе было подобно стремлению дойти до фата-морганы. О том, чтобы стать резидентом, он и не думал. Послужить несколько лет ассистент-резидентом, и потом в Голландию, на пенсию… Ей это казалось ужасным – жить, чтобы работать и работать ради Лабуванги…

Она заболела малярией, и служанка Саина делала ей массаж, растирая гибкими пальцами сведенные болью суставы.

– Саина, пока я болею, тебе так неудобно ночевать в кампонге. Перебирайся ко мне вместе с твоими четырьмя детьми, прямо сегодня вечером.

Саина не хотела, это слишком сложно.

– Почему?

Служанка объяснила. Домик ей достался в наследство от мужа. Она привязалась к нему, хоть он и совсем обветшал. Сейчас, в сезон дождей, крыша часто протекает, и тогда она не может готовить еду и дети остаются голодными. А починить его трудно. За свою работу она получает по два с половиной гульдена в неделю, шестьдесят центов из них уходит на рис. И еще каждый день несколько центов на рыбу, на кокосовое масло, несколько центов на топливо… Нет, ремонтировать домик не на что. Конечно, у хозяйки на дворе ей будет житься лучше. Но слишком трудно найти жильца для домика, потому что он такой развалюха, а ведь хозяйка знает, что дома в кампонге не могут пустовать, за это полагается большой штраф… Так что лучше уж она так и останется в своем промокшем домике… Ничего страшного, если по ночам ей придется ухаживать за хозяйкой; старшая дочка проследит за малышами.