Курцио Малапарте - Шкура

– Stendhal aussi a mis quelque chose de français dans ce paysage [301], – сказал майор Маркетти.

– Aujourd’hui, pour la première fois, je comprends pourquoi Corot, en peignant le Pont de Narni, a fait les ombres bleues [302], – сказал Пьер Лиоте.

– J’ai dans ma poche «Les Promenades dans Rome», – сказал генерал Гийом, доставая из кармана мундира книгу. – Le Général Juin, lui, se promène avec Chateaubriand dans sa poche. Pour comprendre Rome, Messieurs, je vous conseille de ne pas trop vous fer à Chateaubriand. Fiez-vous à Stendhal. Il est le seul français qui ait compris Rome et l’Italie. Si j’ai un reproche à lui faire, c’est de ne pas voir les couleurs du paysage. Il ne dit pas un traître mot de vos ombres bleues [303].

– Si j’ai un reproche à lui faire, c’est d’aimer mieux Rome que Paris [304], – сказал Пьер Лиоте.

– Stendhal n’a jamais dit une chose pareille [305], – сказал генерал Гийом, нахмурив брови.

– En tout cas, il aime mieux Milan que Paris [306].

– Ce n’est qu’un dépit d’amour, – сказал майор Маркетти. – Paris était une maîtresse qui l’avait trompé bien des fois [307].

– Je n’aime pas, Messieurs, vous entendre parler ainsi de Stendhal. C’est un des mes plus chers amis [308], – сказал генерал Гийом.

– Si Stendhal était encore Consul de France à Civitavecchia, – сказал майор Маркетти, – il serait sans doute, en ce moment, parmi nous [309].

– Stendhal aurait fait un magnifique oficier des goums, – сказал генерал. И добавил, обернувшись с улыбкой к Пьеру Лиоте: – Il vous ravirait toutes les jolies femmes qui vous attendent ce soir à Rome [310].

– Les jolies femmes qui m’attendent ce soir, ce sont les petites filles de celles qui attendaient Stendhal [311], – сказал Пьер Лиоте, круг знакомств которого в Риме был довольно обширен, он рассчитывал обедать в тот вечер во дворце Колонна.

Я взволнованно слушал французские голоса, французские слова, мягко летавшие в зеленом воздухе, быстрое легкое произношение, учтивый сердечный смех, столь свойственный именно французам. Я испытывал стыд и сожаление, словно был виноват в том, что купол Святого Петра не был Эйфелевой башней. Я хотел бы извиниться перед ними, попытаться убедить их, что это не моя вина. Мне тоже хотелось бы в тот момент (я знал, это было бы им по душе), чтобы город внизу, на краю горизонта, был не Римом, а Парижем. Я молчал, слушая, как мягко порхают между ветвей французские слова, и притворялся, что не замечаю, как взволнованы эти закаленные солдаты, эти храбрые французы, как они пытаются спрятать свое волнение и слезы за легким веселым разговором.

Мы надолго замолчали, глядя, как купол Святого Петра мягко покачивается в глубине долины.

– Vous en avez de la veine! [312]– воскликнул вдруг генерал Гийом, хлопнув меня по плечу, и я почувствовал, что он думал о Париже.

– Мне жаль, – сказал Джек, – мы должны оставить вас. Уже поздно, и генерал Корк ждет нас.

– Пятая американская армия захватит Рим и без вас… да и без нас, – сказал генерал Гийом с едва заметной горькой иронией в голосе. И, сменив тон, с грустной и насмешливой улыбкой добавил: – Пообедаем в нашей столовой, потом я вас отпущу. Колонна генерала Корка не тронется, с позволения Святого Отца, раньше двух или трех часов. Пойдемте, господа, нас ждет кускус.

В тени больших, населенных птицами падубов на маленькой поляне стояли в ряд несколько столов, которые гумьеры притащили из брошенных хозяевами домов. Мы сели за стол, и генерал Гийом, указывая на двух черных, худых, как ящерицы, монахов, крутившихся среди марокканцев, рассказал, что едва прошел слух о прибытии гумьеров, все крестьяне убежали, осеняя себя крестом, будто уже почуяли запах серы, а из близлежащих монастырей сразу пришел целый отряд святых братьев, чтобы обратить марокканцев в веру Христову. Генерал послал офицера просить братьев не приставать к арабам, но те ответили, что у них указ крестить всех марокканцев, потому что Папа не желает видеть турок в Риме. Действительно, Святейший Отец обратился по радио к союзному командованию, выражая пожелание, чтобы марокканская дивизия осталась за воротами Вечного города.

– Папа непоследователен, – смеясь, сказал генерал Гийом. – Если он согласился быть освобожденным армией протестантов, то почему он не хочет видеть среди своих освободителей и мусульман?

– Может быть, Святой Отец, – сказал Пьер Лиоте, – был бы менее суров к мусульманам, если бы знал, какого высокого мнения гумьеры о его мощи. – И рассказал, что три тысячи женщин, нашедших приют на папской вилле, произвели огромное впечатление на марокканцев. Три тысячи жен! Папа, без сомнения, самый могущественный правитель в мире.

– Мне пришлось, – сказал генерал Гийом, – расставить охрану вокруг забора папской виллы, чтобы не дать гумьерам увиваться вокруг папских жен.

– Теперь понятно, почему папа не хочет турок в Риме, – сказал Джек.

Все рассмеялись, а Пьер Лиоте сказал, что союзников в Вечном городе ждет большой сюрприз. Похоже, Муссолини остался в Риме и приготовил союзникам триумфальный прием, он ждет их на балконе Палаццо Венеция, чтобы приветствовать своей как всегда выдающейся речью.

– Я буду очень удивлен, – сказал генерал Гийом, – если он упустит такую возможность.

– Уверен, что американцы будут с энтузиазмом аплодировать ему, – сказал лейтенант Лиоте.

– Они аплодируют ему вот уже двадцать лет, – сказал я, – и нет причины не делать этого и сейчас.

– Определенно, – сказал майор Маркетти, – если бы американцы не аплодировали ему в течение этих двадцати лет, им не пришлось бы в один прекрасный день высаживаться в Италии.

– Кроме речи Муссолини, – сказал Джек, – мы, конечно же, получим благословение Святейшего Отца с балкона собора Святого Петра.

– Папа – человек любезный, – сказал я, – и он, разумеется, не отправит вас в Америку без своего святого благословения.

В тот момент, когда гумьер, как древний священнослужитель, накрыв голову плащом, приближался к нашему столу с подносом, где красовалась большая роза из кусков ветчины, среди деревьев раздался глухой взрыв, и мы заметили, как несколько гумьеров пробежали по лесу за кухней.

– Опять мина! – воскликнул генерал Гийом, вставая из-за стола. – Прошу извинить меня, господа, я пойду взгляну, что случилось. – И в сопровождении нескольких офицеров он удалился по направлению к месту взрыва.

– С утра уже третий гумьер подрывается на мине, – сказал майор Маркетти.

Лес был напичкан немецкими минами, американцы называли их booby traps, минами-ловушками: марокканцы, снуя меж деревьев, неосторожно ступали на них и взлетали на воздух.

– Гумьеры неисправимы, – сказал Пьер Лиоте, – они не умеют приспосабливаться к современной цивилизации. А booby traps – один из ее элементов.

– В Северной Африке, – сказал Джек, – местные жители быстро привыкли к американской цивилизации. Нет никаких сомнений, что с тех пор как мы высадились в Африке, народы Марокко, Алжира и Туниса сделали большой шаг вперед в деле прогресса.

– Какого прогресса? – удивленно спросил Пьер Лиоте.

– Перед высадкой американцев, – сказал Джек, – араб ехал верхом на лошади, а его жена шла за лошадью пешком, держа ребенка за спиной и большой узел на голове. Но с тех пор как американцы высадились в Северной Африке, все радикально изменилось. Арабы, правда, ездят, как всегда, на лошади, а жены, как и прежде, сопровождают их пешком с ребенком за спиной и узлом на голове. Но они уже не тащатся позади лошади, а идут впереди. Из-за мин.