Редьярд Киплинг - Сказки старой Англии (сборник)

Я хотел разделить эти деньги с Тоби. Это он, а не я был добр к месье Талейрану, я только привел его в дом номер сто восемнадцать. Но Тоби сказал: «Нет, сын мой! Я ни в чем не нуждаюсь. Да здравствует свобода и независимость!» Тогда я купил ему новые струны для скрипки.

После этого братья оставили нас в покое. Только пастор Медер прочел воскресную проповедь о том, «сколь пагубны сокровища земные», да брат Адам Гоос пообещал, что если будет война с англичанами, банк непременно расстреляют из пушек.

Я знал, что войны не будет, но деньги из банка все же забрал – и, по совету Красного Плаща, стал закупать лошадей. Их я перепродавал Бобу Бикнеллу для почтовых дилижансов Филадельфия – Балтимор и таким образом всего за год удвоил свое состояние.

– Вот цыган! Ну настоящий цыган! – расхохотался Пак.

– Почему бы и нет? Это была честная купля-продажа. Короче говоря, через несколько лет я уже сколотил небольшой капитал и всерьез занялся табачной торговлей.

– Да, чуть не забыл! – вмешался Пак. – А как же твои родные в Англии и во Франции? Ты посылал им весточки?

– Разумеется. Я написал им, как только нажил деньжат на торговле лошадьми, и с тех пор писал каждые три месяца. У нас в семье не любят возвращаться домой с пустыми руками. Хоть яблоко, хоть репка – всё гостинец: так у нас говорят. Да, я писал дядюшке Оретту, и очень подробно. Отец у меня не шибко грамотный, но они встречались, как обычно, на нашей стороне, где-нибудь возле Нью-Хейвена, и дядюшка пересказывал ему, что новенького в табачном деле.

– Ну, еще бы! – засмеялся Пак, —

Продолжай, брат Широкая Нога.

– К этому времени, – продолжал Фараон, – месье Талейран тоже выбился в люди. Он уплыл во Францию и снова сделался там важной птицей, чуть ли не членом правительства. Но его опять прогнали – после истории с какими-то взятками от американских представителей. Наши бедные эмигранты рассудили, что теперь-то уж с ним покончено. Но мы с Красным Плащом так не думали. Господин аббат был жив – и этим все сказано!

Большая Рука подписал-таки договор с англичанами, и торговля с Англией стала на редкость выгодным делом – если только вам не страшен военный флот. Французы и англичане воевали друг с дружкой, а Америке – как и предвидели господа министры – доставалось от тех и других. Если английский военный корабль перехватывал американское торговое судно, капитан забирал себе всех лучших матросов – потому что они, мол, британские подданные. Если корабль был французский – прощайся с товаром: ведь груз предназначен для противника! А уж если попадешься испанцам или голландцам (эти тоже, как могли, досаждали Англии) – одному Богу известно, что с тобой сделают.

Наконец я сообразил, что для успешной торговли нужно, во-первых, быстроходное судно, а во-вторых – человек, который сумел бы, по мере надобности, обернуться то французом, то англичанином, то американцем.

Я же мог без труда раздобыть и первое, и второе. И вот в конце сентября девяносто девятого года я отплыл из Филадельфии со ста одиннадцатью бочонками лучшего виргинского табака на новеньком бриге «Берта Оретт». Это имя моей матери в девичестве: я думал, оно принесет мне удачу… Так оно, в конце концов, и вышло.

– И куда вы направлялись? – спросил Пак.

– М-м… В какой-нибудь английский порт. Как получится. Я не стал посвящать в это дело Тоби и прочих братьев: они не очень-то смыслят в тонкостях табачной торговли.

Пак поддел босой ногой какую-то деревяшку – и не то кашлянул, не то усмехнулся.

– Да-а, тебе хорошо судить! – вдруг обиделся Фараон. – А каково приходилось нам? Мы распустили все паруса и понеслись через Атлантику, дрожа и озираясь, точно курица на конском торгу. И трех дней не прошло, как нас задержал английский фрегат. Они прислали на борт своих людей, и те забрали у нас семерых отличных матросов. Я заметил офицеру, что это уж слишком, а он только отмахнулся: некогда, мол, спорить, воюем со всей вселенной! От следующего фрегата мы ушли с одной пробоиной в корме. Потом двое суток подряд за нами гнался французский капер, с которого то вопили, то стреляли; наконец его отогнал паршивый английский десятипушечный бриг – и сам же имел наглость забрать у нас еще пять человек. И в таком вот виде мы добрались до входа в Ла-Манш: из тридцати пяти человек двенадцати как не бывало, возле самого руля пробоина от восемнадцатифунтового ядра, шкот после встречи с французами – как решето; а пролив так и кишит английскими крейсерами, и у всех не хватает людей! Вот он, табачок-то, во что обходится, а вы еще говорите, дорого!

И в довершение всего, пока мы латали свои дыры, откуда-то из полутьмы вдруг налетел на нас французский люггер. Мы просигналили, чтоб он не приближался, да где там! Мигом взяли нас на абордаж, и на палубу, треща по-французски, повалили красные шапки. И тут наше терпение лопнуло. Мы похватали кто что мог и кинулись в драку. Нас было двадцать три человека против пятидесяти, и с нами быстро расправились. Слышу, мои люди бросают оружие и кто-то громко требует капитана «этой дьявольской посудины».

«Я капитан, – говорю. – И хоть вам, ворюгам, это все равно – вы находитесь на борту американского брига «Берта Оретт».

«Что-о? Вот так здрасьте, я ваша тетя!» – откликается тот же голос и начинает хохотать.

«Кто со мной говорит?» – спрашиваю. Было уже темно, но голос мне показался знакомым.

«Лейтенант военного флота Эстеф л’Эстранж», – гордо пропел он по-французски; но я уже узнал его.

«Ого! – говорю. – Доблесть у нас, конечно, в роду – но ты и впрямь неплохо поработал, Стивен».

Тут он хватает нактоузный фонарь и подносит к моему лицу… Понимаете, это был молодой л’Эстранж, мой двоюродный брат. Мы не виделись шесть лет: с той самой ночи, когда затонул баркас и я оказался на «Амбускаде».

«О! – говорит он. – Так этот бриг назван в честь тетушки Берты? Он твой собственный – или кто-нибудь еще в доле?»

«Владельцев двое, но груз только мой».

«Плохо дело, – говорит он. – Я, конечно, постараюсь помочь, но не надо было вам браться за оружие».

«Стив, – говорю я, – ты что? Ты ведь не собираешься в своем рапорте назвать это вооруженным сопротивлением? Мы просто слегка повздорили. Да на всех таможенных катерах смеяться будут!»

«Я бы и сам посмеялся, – говорит он, – если б не служил в военном флоте Республики. Но двое наших людей убиты, и, боюсь, мне придется доставить вас в Гавр, в призовой суд».

«А они конфискуют мой табак?»

«До последней унции, – говорит он. – Но меня больше интересует судно. Его бы можно отлично приспособить для боя – если только мне его отдадут».

Тут я понял, что надеяться не на что. Я не виню Стива, своя рубашка ближе к телу, но я-то вложил все до последнего доллара в это судно и товар! А он знай себе твердит: «Не надо было браться за оружие».