Виктор Гюго - Собор Парижской Богоматери (сборник)

Этот смельчак был тот самый лысый незнакомец, который некоторое время тому назад, стоя в толпе, окружавшей цыганку, испугал молодую девушку своими угрожающими, полными ненависти словами. На нем была одежда духовного лица. В ту минуту, как он бросился к Квазимодо, Гренгуар, до сих пор не видевший его, вскрикнул от удивления.

– Господи! – пробормотал он. – Да это мой учитель герметики, архидьякон Клод Фролло! Что ему нужно от этого кривого? Ведь тот разорвет его!

И действительно, раздался крик ужаса. Квазимодо в ярости соскочил с носилок, и женщины отвернулись, чтобы не видеть убийства архидьякона.

Горбун бросился к Клоду Фролло, взглянул на него и пал на колени. Архидьякон сорвал с него тиару, сломал его посох и разорвал мишурную мантию.

Квазимодо продолжал стоять на коленях, опустив голову и сложив руки.

Потом между ними начался странный разговор на языке знаков и жестов, так как ни один из них не произносил ни слова. Архидьякон стоял гневный, в угрожающей, повелительной позе; Квазимодо склонялся к его ногам, смиренный, умоляющий. А между тем он мог бы одним пальцем уничтожить Клода Фролло, – в этом не было ни малейшего сомнения.

Наконец архидьякон, сжав могучее плечо Квазимодо, знаком велел ему встать и следовать за собою.

Горбун встал.

Тогда братство шутов, опомнившись от первого изумления, решило защищать своего так грубо свергнутого папу; цыгане, воры и писцы с криками окружили архидьякона.

Квазимодо заслонил его собою, сжал свои страшные кулаки и, оглядев толпу, заскрежетал зубами, как разъяренный тигр.

Архидьякон, лицо которого приняло свое обычное спокойное и строгое выражение, сделал ему знак и молча стал удаляться.

Горбун пошел впереди, расталкивая народ на его пути.

Когда они выбрались из толпы и пересекли площадь, толпа любопытных и зевак двинулась за ними. Тогда Квазимодо занял место в арьергарде и, обернувшись к ним лицом, пятясь, пошел за архидьяконом. Угрюмый, коренастый, всклокоченный, чудовищный, насторожившийся, он облизывал свои кабаньи клыки, ворчал, как дикий зверь, и одним взглядом или жестом заставлял толпу отпрянуть в сторону.

Наконец они оба вошли в узкую темную улицу, и никто не решился следовать за ними, – одна мысль о страшном, скрежещущем зубами Квазимодо преграждала туда путь.

– Вот так чудеса! – сказал Гренгуар. – Но где же, черт возьми, я добуду себе ужин?

Не зная, куда идти, Гренгуар пошел за цыганкой. Он видел, как она повернула со своей козочкой на улицу ножовщиков, и тоже свернул туда.

«Почему бы и нет!» – подумал он.

Гренгуар, практический философ парижских улиц, заметил, что мечтательное настроение легче всего приходит, когда следуешь за хорошенькой женщиной, не зная, куда она идет. Это добровольное отречение от своей воли, подчинение своей фантазии фантазии другого, даже не подозревающего о том, смесь независимости и слепого повиновения, нечто среднее между свободой и рабством, – нравились Гренгуару. У него был нерешительный, сложный характер, постоянно переходящий из одной крайности в другую, колеблющийся между различными желаниями и стремлениями, которые вследствие этого взаимно уничтожались. Он сам охотно сравнивал себя с гробом Магомета, который два магнита тянут в противоположные стороны и который вечно колеблется между верхом и низом, между восхождением и падением, между зенитом и надиром.

Если бы Гренгуар жил в наше время – какое великолепное место занял бы он между классицизмом и романтизмом!

Но, к сожалению, он родился слишком поздно, когда люди уже перестали жить по триста лет. А между тем в наши дни его отсутствие особенно ощутимо и заметно.

Настроение человека, не имеющего пристанища на ночь, как нельзя лучше подходит для того, чтобы следовать за прохожими и прежде всего, конечно, за женщинами, что Гренгуар проделывал охотно.

Итак, он шел, задумавшись, за молодой девушкой, которая ускорила шаг и заставляла бежать свою козочку, видя, что все расходятся по домам и таверны запираются. Все остальные лавки были закрыты в этот день.

«Ведь живет же она где-нибудь, – думал Гренгуар. – У цыган доброе сердце. Кто знает?..»

Многоточие, которое он мысленно ставил после этого вопроса, таило за собой что-то недосказанное и, по-видимому, очень приятное.

Время от времени, когда он проходил мимо групп горожан, возвращавшихся домой и запиравших за собою двери, обрывки их разговоров, долетавшие до него, прерывали цепь его мечтаний.

Вот встретились на улице два старика.

– А какой холод-то сегодня, мэтр Тибо Ферникль! – произнес один.

Гренгуар знал это с самого начала зимы.

– Ваша правда, мэтр Бонифаций Дизом, – отвечал другой. – Неужели у нас будет опять такая же зима, как три года тому назад, в четыреста восьмидесятом году, когда охапка дров стоила восемь солей?

– Это что, мэтр Тибо! А помните зиму в четыреста семидесятом году, когда морозы стояли с Мартинова дня и до самого Сретения, – да такие морозы, что у секретаря парламента через каждые три слова замерзали на пере чернила! И из-за этого пришлось запустить дела.

Вот две соседки болтают, стоя у окон с зажженными свечами, потрескивающими от тумана.

– Слышали вы, какое несчастье случилось сегодня, госпожа де Бурдак? Рассказывал вам муж?

– Нет. Что же такое случилось, госпожа Тюркан?

– Лошадь нотариуса Жилля Годена испугалась фламандцев с их свитой и сбила с ног мэтра Филиппа Аврилло, облата целестинских монахов.

– Неужели?

– Истинная правда.

– Лошадь горожанина! Это уж слишком. Еще будь это кавалерийская лошадь – куда ни шло!

Окна захлопнулись. Но Гренгуар все-таки терял нить своих мыслей.

К счастью, он скоро опять находил ее благодаря цыганке и Джали, двум нежным, грациозным, прелестным созданиям, шедшим впереди. Он любовался их маленькими ножками, их стройными формами и грациозными движениями, и они почти сливались в его воображении. По своему уму и дружбе обе они казались ему молодыми девушками; по легкости и быстроте походки это были две козочки.

Между тем улицы становились с каждой минутой все темнее и пустыннее.

Прошло уже довольно много времени с тех пор, как прозвучал колокольный сигнал тушить огни, и теперь только изредка попадался на улице прохожий или светился где-нибудь в окне огонек.

Гренгуар последовал за цыганкой в запутанный лабиринт улиц, перекрестков и глухих переулков, которые окружают старинное кладбище «Невинных душ» и походят на моток ниток, перепутанный кошкой.

«Вот улицы, которым не хватает логики!» – думал Гренгуар, путаясь в бесчисленных поворотах, которые, казалось ему, приводили опять на то же место. Но девушка, очевидно, хорошо знала эту местность: она без малейшего колебания шла вперед, все ускоряя шаг. Что же касается Гренгуара, то он совсем сбился с толку и не мог бы сказать, куда попал, если бы не заметил на повороте одной улицы восьмиугольного позорного столба Рыночной площади, сквозная верхушка которого резко выделялась своей черной резьбой на освещенном окне одного из домов улицы Верделе.