Натаниель Готорн - Алая буква (сборник)

– О нет, не вам! Не земному же лекарю! – страстно воскликнул мистер Диммсдэйл и отвел взгляд, яркий, прямой и едва ли не гневный. – Не вам! Но, будь то действительно душевный недуг, я доверю себя Врачевателю душ! Он, если будет то в Его доброй воле, может исцелить, а может погубить. Пусть Он решит мою судьбу со всей Своей справедливостью и мудростью. Ему я доверюсь. Но кто ты такой, чтобы вторгаться в такие материи? Кто ты такой, что смеешь становиться между страдающим и его Богом?

С отчаянным жестом он выбежал из комнаты.

– Что ж, хорошо было предпринять этот шаг, – сказал себе Роджер Чиллингворс, глядя вслед с крайне мрачной улыбкой. – Ничего не потеряно. Вскоре мы вновь станем друзьями. Но теперь очевидно, как страсть охватывает этого человека и заставляет его поступать необдуманно! Как с одной страстью, так и с другой. Он совершил великую ошибку, поддавшись страсти здесь и сейчас, наш праведный мистер Диммсдэйл.

Известно, что не так уж сложно двум компаньонам восстановить отношения на том же основании и с той же степенью тепла. Молодой священник после нескольких часов уединения осознал, что нервное расстройство заставило его недостойно сорваться, хотя в словах врача не было ничего, требующего порицания и извинений. Он сам изумлялся той жесткости, с которой ответил доброму старику, всего лишь предлагающему совет, подсказанный долгом и опытом, совет, которого сам же священник просил у него. Полный раскаяния, он тут же принес свои искренние извинения и попросил своего друга продолжить заботу, которая, пусть и не преуспела в полном его исцелении, все же смогла продлить его хрупкое существование до данного часа. Роджер Чиллингворс с готовностью согласился и продолжил медицинское наблюдение священника, добросовестное и добровольное, но всегда покидал апартаменты своего пациента после профессионального опроса со странной озадаченной улыбкой на лице. В присутствии мистера Диммсдэйла улыбка не проявлялась, но становилась явной, стоило лекарю переступить порог.

– Редкий случай, – бормотал он. – Мне нужно глубже в него заглянуть. Сколь странная связь меж душой и телом! Будь сие только во имя искусства, но я обязан изучить эту материю до конца.

И довольно скоро после описанной выше сцены настал определенный день, когда, совершенно неожиданно для самого себя, преподобный мистер Диммсдэйл погрузился в глубокий, очень глубокий сон, сидя за столом перед раскрытым томом с большими печатными буквами. То, наверное, был один из самых снотворных трудов литературной школы. Глубина сна священника, впрочем, была особенно примечательна, поскольку подобные ему люди обычно спят столь легким и тревожным сном, что легко улетучивается, стоит маленькой птичке всколыхнуть ветку. Сейчас же дух его настолько погрузился в сонную отстраненность, что он не выпрямился на стуле, даже когда старый Роджер Чиллингворс вошел в кабинет без излишних предосторожностей. Лекарь сразу же приблизился к своему пациенту, протянул руку к его груди и отодвинул рубашку, которая до сих пор скрывала кожу даже от профессионального взгляда.

И только тогда мистер Диммсдэйл содрогнулся и слегка напрягся.

После краткой паузы лекарь отвернулся.

Однако с выражением такого удивления, радости и довольства! С каким жутким упоением, силу которого не могли выразить лишь глаза и лицо, а оттого им лучилась вся его искривленная фигура и даже жесты, он вскинул руки к потолку и топнул ногой! Если бы кто-нибудь видел Роджера Чиллингворса в тот момент его торжества, зрителю не пришлось бы задаваться вопросом, как ведет себя Сатана, когда рай теряет бесценную человеческую душу и та попадает в его королевство.

Лишь одно отличало восторг целителя от злобной радости Сатаны – примесь искреннего изумления!

После описанного нами инцидента общение лекаря и священника, внешне оставшееся прежним, приобрело совершенно иной характер. Интеллект Роджера Чиллингворса уже составил себе достойный план действий. Нет, план был вовсе не тот, который он намечал изначально. Спокойный, мягкий, бесстрастный с виду, он обладал, к сожалению, тихими глубинами злобы, доныне дремавшими, но проснувшимися в несчастном старике, заставив его представлять себе месть более тонкую, чем удостаивал врагов любой из живущих смертных. Он решил сделаться доверенным другом, которому должно поверять все страхи, все сожаления, всю боль и тщетное раскаяние, кому тщетно изливается весь поток борьбы с грешными мыслями! Вся вина и печаль, скрытые от мира, чье широкое сердце могло бы посочувствовать и простить, будут изливаться ему, Безжалостному, ему, Непрощающему! Все темные сокровища будут растрачены на того самого человека, для которого ничто иное не могло бы выплатить долг мести!

Однако застенчивая и чувствительная сдержанность священника не позволяла этому плану Роджера Чиллингворса воплотиться в полной мере, а потому он был более чем удовлетворен той стороной своих дел, которые Провидение – используя мстителя и его жертву для собственных целей и, возможно, прощая в том, что более всего требовало наказания, – открыло ему, смешав его планы. Он почти мог сказать, что ему было дано откровение. И для него не имело значения, небесной ли было оно природы или пришло из иной религии. С его помощью во всех последующих отношениях между ним и мистером Диммсдэйлом не только внешняя сторона, но и сама сокровенная душа последнего словно встала перед глазами лекаря, и он мог видеть и воспринимать каждое ее движение. С того момента он стал не просто зрителем, но главным действующим лицом во внутреннем мире несчастного священника. Он мог играть им по собственному усмотрению. Желал ли он вызывать в своей жертве агонию? Жертва отныне всегда была вздернута на его дыбе, и достаточно было лишь знать, какой источник приводит механизм в действие, а лекарь отлично это знал. Желал ли заставить священника замереть от внезапного страха? Как по мановению волшебной палочки поднимался мрачный призрак: поднимались тысячи призраков, всевозможных форм смерти или куда более страшного позора – и вились вокруг преподобного, указывая пальцами на его грудь!

Все это было достигнуто с такой идеальной тонкостью, что священник, постоянно смутно осознавая, что находится под внимательным взором некоего злого влияния, так и не мог познать истинную его природу. В действительности он взирал с сомнением и страхом – даже порой с ужасом, смешанным с горькой ненавистью, – на деформированную фигуру старого лекаря. Его жесты, его походка, его седеющая борода, его самые простые и нейтральные действия, сам фасон его платья были священнику омерзительны; что было косвенно связано с куда более глубокой антипатией, в которой, впрочем, преподобный отказывался себе признаваться. Поскольку невозможно было найти обоснования подобному недоверию и отвращению, мистер Диммсдэйл, сознавая, что яд некоей жуткой точки заразил саму суть его сердца, старался приписывать свою предвзятость иной причине. И назначил себе епитимью за плохое отношение к Роджеру Чиллингворсу, отказавшись от урока, который должен был бы извлечь из своих чувств. Он постарался эти чувства искоренить. Не в силах этого сделать, он все же из чистого принципа продолжал знакомство и общение со стариком, тем самым предоставляя ему постоянную возможность упражняться в задаче, которой – отчаявшийся и куда более порочный, чем его жертва, – мститель посвятил всего себя.