Натаниель Готорн - Алая буква (сборник)

– Когда мы в последний раз говорили, – сказала Эстер, – семь лет назад, ты радовался тому, что вырвал у меня обещание хранить в тайне наши прошлые с тобой отношения. Поскольку жизнь и доброе имя того человека были в твоих руках, я не видела иного выхода, кроме как молчать в соответствии с твоим требованием. Не без тяжелых предчувствий связала я себя этим словом, поскольку, отрезанная от всех долгов перед иными людьми, я сохранила свой долг перед ним и что-то шептало мне, что я предаю его, соглашаясь хранить твой секрет. С тех пор у него нет никого ближе тебя. Ты следишь за каждым его шагом. Ты всегда рядом с ним, во сне и в бодрствовании. Ты знаешь его мысли. Ты роешься в его сердце и терзаешь его! Ты вцепился в его жизнь и заставляешь ежедневно умирать, не давая облегчения, а он все же тебя не знает. Позволив подобное, я совершенно очевидно предала единственного человека, которому мне дана была сила быть верной!

– А какой у тебя был выбор? – спросил Роджер Чиллингворс. – Стоит мне указать на него пальцем, и его прямо с кафедры стащат в тюрьму, а затем, вероятно, на виселицу!

– Возможно, так было бы лучше! – ответила Эстер Принн.

– Какое зло причинил я этому человеку? – вновь спросил Роджер Чиллингворс. – Говорю тебе, Эстер Принн, ни один монарх за самую высокую цену не получил бы лучшего лечения и заботы, что я трачу на этого жалкого пастора! Без моей помощи жизнь мучительно догорела бы в нем дотла в первые же два года после преступления, совершенного вами вместе! Поскольку, Эстер, духу его не хватает силы бороться, как ты, под бременем алой буквы. О, я могу раскрыть изрядный секрет! Но хватит. Все свое искусство я трачу на него. То, что он еще дышит и ползает по земле, – лишь только моя заслуга!

– Уж лучше ему было бы умереть на месте! – сказала Эстер Принн.

– Да, женщина, твои слова правдивы! – воскликнул старый Роджер Чиллингворс, позволяя пламени своего сердца достигнуть глаз. – Лучше бы он умер на месте! Никогда еще смертный не страдал так, как страдает он. И все, все это на глазах у злейшего его врага! Он осознавал мое присутствие. Он чувствовал влияние, что вечно нависает над ним, как проклятие. Он знал, благодаря какому-то духовному чутью, – поскольку Создатель никогда не сотворял второго настолько же чувствительного существа, – он знал, что дружественная рука дергает струны его сердца и что внимательный взгляд искал в нем только злое и нашел. Но он не знал, что взгляд тот и рука принадлежали мне! Предрассудки, свойственные его собратьям, заставили его думать, что он отдан Врагу рода людского, что Дьявол пытает его кошмарами и отчаянными мыслями, жалит раскаянием и отчаянной жаждой прощения и заставляет предвкушать то, что ждет его по ту сторону могилы. Но то была постоянная тень моего присутствия, близость человека, в котором он горше всего ошибался и который мог существовать, лишь постоянно подпитывая себя ядом этой прямой мести! Да, воистину он не ошибся, Дьявол стоял с ним бок о бок. Смертный, что однажды обладал человеческим сердцем, стал его персональным адским мучителем!

Несчастный лекарь, выкрикивая эти слова, поднял руки с выражением ужаса, словно увидел, как некий пугающий образ, который он не мог опознать, замещает собой его отражение в зеркале. То был один из тех моментов, что иногда случаются лишь единожды за долгие годы, когда моральный облик человека во всей полноте доступен его рассудку. Вполне вероятно, он никогда еще не видел себя в свете, в котором увидел в тот миг.

– Разве ты недостаточно его мучил? – спросила Эстер, заметив выражение его лица. – Разве он не заплатил за свои грехи?

– Нет, нет! Он только увеличил долг! – ответил врач, и, когда продолжил, облик его потерял свое яростное выражение, оно сменилось печалью. – Помнишь ли ты, Эстер, каким я был девять лет назад? Даже тогда я вступил в осеннюю пору жизни, и осень та не была ранней. Но вся моя жизнь состояла из честных, посвященных учению, продуманных, тихих лет, что преданно служили увеличению моих знаний и столь же искренне, хоть одно и проистекает из другого, я служил улучшению людского блага. Не было жизни более мирной и невинной, чем моя, и мало кто добился столь многого. Разве ты не помнишь меня? Разве я не был, – хоть ты и считала меня холодным человеком, который думает о других, мало заботясь о себе, – добрым, искренним, честным и постоянным, пусть и лишенным тепла в привязанности? Разве я не был таким?

– Ты был и намного большим, – произнесла Эстер.

– И во что же я превратился? – требовательно спросил он, глядя ей в лицо и позволяя сокрытому в нем злу в полной мере проступить в его чертах. – Я уже сказал тебе, кто я, я дьявол! И кто меня таким сделал?

– Это была я, – Эстер содрогнулась. – Я и никто иной. Так почему же ты не отомстил за это мне?

– Я оставил тебя алой букве, – ответил Роджер Чиллингворс. – Если уж она не отомстила за меня, то на большее я не способен.

Он с улыбкой коснулся пальцем ее метки.

– Она отомстила, – подтвердила Эстер Принн.

– Как я и полагал, – заметил лекарь. – И теперь что ты сделаешь со мной из-за этого человека?

– Я должна раскрыть твой секрет, – твердо откликнулась Эстер. – Он должен узнать твою истинную суть. И мне не ведомо, каков будет итог. Но старый долг доверия между мной и тем, кому я стала несчастьем и разрушением, должен быть наконец выплачен. До сих пор во всем, что касается сохранения его честного имени и земного положения, возможно, даже его жизни, он находится в моих руках. И я не могу – я, кого алая буква заставила познать истину, пусть даже истину раскаленного клейма, что входит в душу, – я не могу позволить ему жить в подобной жуткой пустоте, я буду умолять о милости. Делай с ним, что пожелаешь! Ни его, ни меня, ни нас не ждет ничего хорошего. И не узнать добра нашей маленькой Перл. Нет пути, что вывел бы нас из этого жуткого лабиринта.

– Женщина, я почти могу тебя пожалеть, – сказал Роджер Чиллингворс, не в силах сдержать восхищения, поскольку в выраженном ей отчаянии сквозило почти величие. – В тебе заключены великие компоненты. Возможно, повстречай ты раньше лучшую любовь, чем моя, этого зла не случилось бы. Я жалею тебя, поскольку в тебе пропало великое благо природы.

– И я тебя, – ответила Эстер Принн. – За ненависть, превратившую мудрого и честного человека в дьявола! Не можешь ли ты очиститься и снова стать человеком? Если не ради него, то вдвое больше ради себя самого! Прости и оставь дальнейшее наказание на волю Силы, что владеет им! Я сказала, что сейчас не может быть доброго исхода ни для него, ни для тебя, ни для меня, мы вместе бродим по мрачному лабиринту зла, спотыкаясь на каждом шагу о вину, которой сами же усыпали свой путь. Но это не так! Может быть добрый исход для тебя и только для тебя, поскольку тебе причинили сильнейшее зло, но ты можешь пожелать его простить! Неужели ты не воспользуешься этой единственной привилегией? Неужели откажешься от бесценной милости?