Натаниель Готорн - Алая буква (сборник)

Пинчеоны искренне старались, не только тогда, но и в разные периоды практически всего следующего века, получить то, на что так упрямо продолжали заявлять свои права. Но с течением времени территория была частично пожалована более привилегированным людям, частично расчищена и освоена новыми поселенцами. Эти последние, заслышав о Пинчеонах, смеялись над самой мыслью о том, что человека можно наделить правом – силой лишь заплесневелых пергаментов, поблекшими подписями губернаторов и законников, давно почивших в забвении, – на земли, которые они или их отцы отвоевывали шаг за шагом своим собственным тяжким трудом. Эта неоправданная заявка, следовательно, существовала лишь в виде передающегося из поколения в поколение абсурдного заблуждения по поводу важности их семьи, крайне характерного для Пинчеонов. Самые бедные члены семейства могли благодаря этому чувствовать себя так, словно унаследовали дворянство и вскоре получат богатство принцев, способное подтвердить титул. В лучших представителях рода эта особенность проявлялась в поистине идеальной возвышенности над грубой материей жизни земной, при этом не лишая их истинно ценных качеств. У менее благородных собратьев упоминание о наследии лишь увеличивало склонность к зависимости и неповоротливости и заражало своих жертв тенью надежды избавиться от усилий в ожидании реализации их мечты. Заявление о правах уже стерлись из памяти общества, но еще годы и годы спустя Пинчеоны сверялись с древней картой полковника, на которой весь округ Уолдо был отображен в первозданной лесистой дикости. Там, где древний картограф нарисовал леса, озера и реки, они отмечали расчищенные участки, точками обозначали селения и города, подсчитывая постоянно растущую ценность всей территории, словно все еще было возможно сформировать для себя королевство.

Почти в каждом поколении, однако, случался один потомок, одаренный порцией острого ума, жесткости и той самой практической энергии, которой так отличался достойный предок. Его характер можно было проследить в той же четкости и мере, словно сам полковник, пусть и слегка измельчавший, был награжден своего рода прерывистым бессмертием на земле. В две или три эпохи, когда состояние семьи истощалось, подобное проявление наследных качеств в представителе их рода возбуждало традиционные слухи в обществе и среди своих: «Вот снова ожил старый Пинчеон! Теперь Дом с Семью Шпилями поменяет черепицу!» От отца к сыну Пинчеоны все так же наследовали странную преданность родовому поместью. Однако по тем или иным причинам и по соображениям, которые слишком плохо обоснованы, чтобы предать их бумаге, писатель искренне верит, что многие, если не большинство, владельцев этого особняка страдали от моральных сомнений в праве им обладать. С точки зрения закона право было безупречно, однако страх перед Мэттью Молом тяжкими шагами следовал из прошлого в грядущее, вызывая муки совести у Пинчеонов. Если так, то нам не остается ничего иного, как задаться жутким вопросом: не каждый ли наследник владений – знающий о плохом и не желающий исправить его, – совершал заново великий проступок своего предка, навлекая на себя те же последствия? А если предположенное нами – правда, то не искренней было бы сказать, что семейство Пинчеон унаследовало великое несчастье вместо богатства?

Мы уже намекали, что не будем отслеживать всю историю семейства Пинчеон и его непрерывной связи с Домом с Семью Шпилями; не будем также показывать, словно в волшебном фонаре, как ветшал и поддавался течению лет сам почтенный их особняк. Что же касается внутренней его жизни, то большое мутное зеркало раньше висело в одной из комнат и, по преданиям, таило в своих глубинах тени всех, кто когда-либо в нем отражался, – и самого старого полковника, и многих его правнуков; некоторых – в старинных детских платьицах, иных – в расцвете женской красоты и мужской силы или же покрытых морщинками зимней поры жизни. Знай мы секрет этого зеркала, то с удовольствием сели бы перед ним, перенося откровения на страницы книги. Но было и предание, для которого крайне сложно найти основание: о том, что наследники Мэттью Мола также обладают связью с загадкой зеркала и что каким-то волшебным образом они могут извлечь из глубин стекла все образы покойных Пинчеонов, но не такими, как видел их мир, и не в лучшие и самые счастливые их часы, но совершающими вновь и вновь какое-то грешное дело или в период самых жестоких своих страданий. Без всяких сомнений, воображение общества долго не могло отвлечься от дел старого пуританина Пинчеона и колдуна Мола, проклятье которого слетело с эшафота в людскую память и, что не менее важно, стало частью наследия Пинчеонов. Стоило одному из семьи всего лишь прочистить горло, и рядом стоящий скорее всего тут же шептал, отчасти серьезно, отчасти в шутку: «Он будет напоен кровью Мола!» Внезапная смерть Пинчеона, случившая сотню лет назад при таинственных обстоятельствах, лишь усилила общее мнение по данному вопросу. Более того, считали зловещим и мерзким то, что портрет полковника Пинчеона – согласно, как говорили, его завещанию, – так и остался висеть в комнате, где он погиб. Жесткие, неумолимые черты покойника, казалось, оказывали злобное влияние на его потомков, и столь темной была его тень, что никакие благие мысли и цели не могли расцвести у его портрета.

Внимательный ум не обманется суевериями, если мы метафорически скажем, что призрак почившего предка – и, возможно, это является частью его наказания – зачастую обречен становиться злым гением для своей семьи.

Иными словами и вкратце, Пинчеоны почти два века были подвержены внешним невзгодам куда меньше, чем большинство иных семей Новой Англии в течение того же периода времени. Обладая крайне выраженными родовыми чертами, они все же переняли и общие свойства маленького сообщества, в котором обитали: города, известного своими скромными, прямыми, порядочными и любящими свой дом жителями, симпатии которых отличались некоторой ограниченностью, но все же охватывали время от времени крайне странных людей и куда более странные обстоятельства, чем в иных краях. Во время Революции Пинчеон той эпохи принял сторону короля, стал беглецом, но был прощен и вернулся как раз вовремя, чтобы спасти Дом с Семью Шпилями от конфискации. За последние семьдесят лет самым выдающимся событием в семейной хронике Пинчеонов стала самая большая беда, которая только может постичь семью: жестокая смерть – как было решено – одного члена рода от руки другого. Определенные обстоятельства этого фатального события неизменно указывали на племянника убитого. Юношу допросили и обвинили в убийстве, но либо случайная природа доказательств, либо, возможно, неопределенные сомнения одного из обвинителей, либо – аргумент, который в республике обрел больший вес, чем когда-либо при монархии, – высокое положение и политическое влияние знакомых преступника позволили заменить смертную казнь пожизненным заключением. Говорят, что это случилось примерно за тридцать лет до начала нашего повествования. А позже пошли слухи (которым верили немногие, но которыми очень интересовались несколько человек) о том, что этот давно почивший преступник по той или иной причине был возвращен живым из могилы.