Артур Дойл - Тень великого человека. Загадка Старка Манро (сборник)

За несколько лет до этого, когда я был еще мальчишкой, к нам на пять недель приезжала погостить единственная дочь брата моего отца. Сам Вилли Калдер жил в Аймуте и промышлял плетением рыболовных сетей. Своими неводами и мережами {23}он зарабатывал столько, что нам с нашими овцами и не снилось. Поэтому дочь его приехала в нарядном красном платье и шляпке за пять шиллингов, да еще привезла с собой целый сундук таких вещей, от которых у моей милой матушки глаза полезли на лоб. Чуднó нам было видеть, что у такой молодой девчонки денег куры не клюют – с носильщиком она расплатилась сама, дала столько, сколько он запросил, не торгуясь, да еще два пенса сверху. Имбирный эль {24}для нее был что для нас вода, чай она пила с сахаром, а хлеб мазала маслом, прямо как англичанка.

В то время девочки меня мало интересовали, потому что я не понимал, для чего они нужны. В классе Бертвистла никто о них и не думал, но считалось, что чем девочка младше, тем больше в ней ума, потому что, начиная взрослеть, они сразу же глупели. Никто из нас, мальчишек, не видел смысла водиться с существом, которое драться не умеет, истории рассказывает плохо и не может даже толком швырнуть камень, чтобы не замахать руками, как сохнущая тряпка на ветру. А как они важничали! Можно было подумать, что они и мать, и отец в одном лице. Вечно лезли в наши игры со своими «Джимми, у тебя палец из ботинка торчит» или «Эй, грязнуля, живо домой умываться». В конце концов от одного их вида нас начинало с души воротить.

Поэтому, когда к нам в Вест-инч приехала одна из них, особой радости я не испытал. Дело было на каникулах, мне тогда было двенадцать, ей – одиннадцать. Она была высокой худенькой девочкой с черными глазами и непривычными нам манерами. То и дело замирала и смотрела прямо перед собой, приоткрыв рот, как будто увидела что-то необычное; но, когда я подходил к ней сзади и смотрел в ту же сторону, я не видел ничего, кроме какой-нибудь обычной поилки для овец, или навозной кучи, или отцовских портков, болтающихся на веревке. Зато, если она замечала куст вереска, папоротник или что-нибудь подобное, тут же лезла в них носом, словно ее начинало тошнить, и кричала: «Ах, как красиво! Изумительно!», словно они были нарисованы на картине. Игры она не любила. Иногда я все-таки заставлял ее поиграть в салки, но это было не весело, потому что я всегда догонял ее за три прыжка, а меня она никогда не могла поймать, хоть при этом шумела и визжала, как десять мальчиков, вместе взятых. Когда я прямо говорил ей, что от нее нет никакого толку и что ее отец – дурак, раз вырастил ее такой, она начинала плакать, обзывала меня грубым, невоспитанным мальчишкой, грозилась уехать домой тем же вечером и говорила, что не простит меня до конца жизни. Правда, уже через пять минут она все это забывала. Самым странным было то, что я нравился ей намного больше, чем она мне. Она не отходила от меня ни на шаг; как только я скрывался из виду, тут же мчалась за мной следом и потом говорила: «А, ты здесь», как будто не ожидала меня увидеть.

Но вскоре я понял, что от нее тоже может быть какая-то польза. Иногда она давала мне монетки, и один раз у меня в кармане даже собралось целых четыре однопенсовика! Но самое лучшее в ней было то, что она рассказывала интересные истории. Она до смерти боялась собак, поэтому я, бывало, приводил к ней какого-нибудь пса и заявлял, что если она сейчас же не расскажет какую-нибудь историю, я заставлю его вцепиться ей в горло. Это всегда помогало ей начать, а там уж слушать ее было одно удовольствие. Ей было что рассказать, потому что в ее жизни происходили самые невероятные вещи. В Аймуте жил магрибский {25}пират, который раз в пять лет приплывал на своем пиратском корабле, набитом золотом, и предлагал отдать его ей, если она согласится стать его женой. Бывал у них и благородный рыцарь, он подарил ей кольцо и обещал вернуться, когда настанет время. Она показывала мне это кольцо, которое по виду ничем не отличалось от тех колец, на которых висела шторка у моей кровати, но она говорила, что ее кольцо сделано из чистого золота. Я спрашивал у нее, что будет, если этот рыцарь встретится с магрибским пиратом, и она отвечала, что тогда он отрубит ему голову своим сверкающим мечом. Что они в ней находили, для меня было загадкой. Еще она рассказывала, что, когда ехала в Вест-инч, за ней следом ехал принц, переодетый так, чтобы его никто не узнал. Когда я спросил у нее, как она догадалась, что это принц, она ответила: «Потому что он был переодет». Как-то раз она сообщила, что ее отец составляет загадку. Когда она будет готова, он напечатает ее в газете, и тому, кто сумеет ее разгадать, достанется половина его богатств и его дочь. Я сказал, что люблю разгадывать загадки и она должна будет прислать мне эту газету. Тогда она добавила, что загадка будет напечатана в «Бервик газетт», и спросила, если я разгадаю загадку отца, что я собираюсь с ней делать, когда она достанется мне. Я ответил, что продам на ярмарке тому, кто заплатит дороже. Больше в тот вечер она ничего мне не рассказывала, потому что иногда бывала очень обидчивой.

Когда кузина Эди гостила у нас, Джима Хорскрофта в Вест-инче не было, но вернулся он через пару дней после того, как она уехала. Помню, я очень удивлялся, почему это он расспрашивает о ней. Что вообще могло быть интересного в какой-то девчонке? Он спросил, красивая ли она, а когда я ответил, что не обратил внимания, рассмеялся, обозвал меня кротом и сказал, что когда-нибудь я прозрею. Но уже очень скоро он утратил к ней интерес, я же не вспоминал Эди до тех пор, пока однажды она не взяла мою жизнь в свои руки и не перевернула ее так, как я могу перевернуть эту страницу.

Было это в 1813 году, после того как я закончил школу, когда мне уже исполнилось восемнадцать. На губе у меня было целых сорок волос, и я надеялся, что скоро их станет намного больше. После школы я изменился. Игры уже не так занимали меня, как раньше. Теперь мне было куда интереснее ходить к морю и проводить время на берегу, где глаза и губы у меня иногда раскрывались так же, как когда-то у Эди. Раньше, чтобы почувствовать себя счастливым, мне достаточно было знать, что я бегаю быстрее своих друзей или могу прыгнуть выше, чем любой из них, но теперь все это стало казаться таким не важным. Меня охватила тоска, жуткая тоска. Я смотрел на прозрачный купол неба, на плоское синее море и чувствовал, что в моей жизни чего-то не хватает, но в причине своей тоски я боялся признаться даже себе. К тому же от этого у меня испортился характер. Когда мать спрашивала, что со мной происходит, или отец говорил, что мне пора бы уже заняться делом, я отвечал им так грубо, что потом не раз об этом горько жалел. Человек может сменить несколько жен, у него может быть несколько детей или друзей, но у него не может быть больше одной матери, так жалейте же своих матерей, заботьтесь о них, пока они рядом.