О. Генри - Короли и капуста (сборник)

Как оно, собственно, и вышло.

Когда мы подошли к воротам, я говорю:

– Энди, нас могут увидеть. Сними-ка с меня эти браслеты, и…

Что? А, ну разумеется, это был Энди Таккер. В этом и заключался его план; вот так мы и стали работать в паре.

Джефф Питере – из тех, кого надо уметь разговорить. Если его без обиняков попросить рассказать о каком-нибудь любопытном случае, он примется доказывать, что на его жизненном пути приключения случались не чаще, чем в самом длинном романе Троллопа. Но если подкрасться исподтишка, он разомлеет. И когда я не ленюсь менять наживку, закидывая удочку в плавное течение его мыслей, в конце концов он непременно клюет.

– Я заметил, – сказал я, – что несмотря на свое материальное благосостояние, западные фермеры снова обратились к своим популистским кумирам.

– Такая уж пора настала, – откликнулся Джефф. – Лед тронулся, сельдь пошла, клены сочатся сиропом, и наш брат фермер не отстает. Эту братию я вдоль и поперек знаю. Раз, правда, встретился мне среди них один почти что отесанный, но Энди Таккер меня переубедил. «Фермер – это диагноз, – говорил Энди. – О, труженик полей, вечно норовящий пролезть из болота в балет! На его могучей спине держится все наше с тобой дело».

Как-то утром просыпаемся мы с Энди в дощатой гостинице посреди кукурузной нивы в южной Индиане и обнаруживаем, что у нас на двоих осталось ровно шестьдесят восемь центов. Не берусь достоверно описать, как мы высадились из поезда накануне вечером, поскольку состав пронесся через село с такой скоростью, что пивнушка, запримеченная нами из купе, на деле оказалась обманом зрения, состоявшим из аптеки, бака с водой и двух жилых кварталов между ними. А соскочить на первом попавшемся полустанке нас вынудили позолоченные часики вкупе с акциями брильянтовых приисков на Аляске, которые нам не удалось продать в соседнем Кентукки.

Разлепив глаза, я услышал петушиные крики и учуял характерный аромат царской водки. Затем снизу донесся грохот пополам с отборной бранью.

– Выше нос, Энди, – говорю я. – Мы в сельской местности. Там внизу кто-то уже швыряется фальшивыми золотыми слитками. Пойдем, получим с фермеров то, что нам по праву причитается, а затем – опа! и вперед, к новым свершениям.

Я фермеров всегда вроде как на черный день откладывал. Очутившись на мели, я обычно выходил на перекресток, подцеплял за подтяжку первого попавшегося фермера, машинально бубнил заученную байку, оценивал его имущество и, вернув ключи, оселок и документы, от которых мне никакого проку, ступал своей дорогой без лишней помпы. Люди такого уровня, как мы с Энди, до фермеров обычно не опускаются. Но временами мы все же находили им применение – как биржевики временами находят применение министру финансов.

Спустившись вниз, мы очутились посреди идеального фермерского пейзажа. На холме неподалеку высился большой белый дом, окруженный скоплением разных садов, полей, сараев, пастбищ и огородов.

– Чей это дом? – спрашиваем у хозяина.

– Перед вами, – говорит он, – обитель и прилегающие к ней древесно-земельно-огородные ресурсы фермера Эзры Планкета, одного из прогрессивнейших граждан нашей страны.

После завтрака мы с Энди пересчитали оставшиеся восемь центов и составили астрологический прогноз для этого властителя сельских дум.

– Я сам к нему схожу, – говорю. – Двое на одного фермера – это нечестно. Это все равно, как если бы Рузвельт стал давить медведя обеими руками.

– Согласен, – говорит Энди. – Мне нужен азарт, даже когда я снимаю свой законный процент с такого вот огуречных дел мастера. Ты уже выбрал наживку?

– Ха, – говорю, – да наугад любую вытяну из саквояжа. Можно взять, скажем, новые квитанции по оплате подоходного налога, затем рецепт изготовления клеверного меда из простокваши и яблочной кожуры; ах да, и бланки заказов на самоучитель чтения, который впоследствии оказывается самоучителем пения; еще жемчужное ожерелье, что мы в поезде нашли; кроме того, карманный золотой слиток; и…

– Хватит, – говорит Энди. – С таким набором точно не прогадаешь. Кстати, Энди, проследи, чтоб этот тыквопоклонник заплатил новенькими купюрами. А то эти фермеры иногда такого надают – просто диву даешься, куда смотрит санэпидемстанция. Мне доводилось брать у них пачки денег, которые точь-в-точь напоминали образцы бактериальных культур, собранные в бесплатной карете «скорой помощи». Итак, я иду на конюшню и беру в аренду тележку под честное слово. Приезжаю, значит, на ферму Планкета. Смотрю, на крыльце сидит мужичок – белый костюм, кольцо с брильянтом, широкий галстук, а сверху кепарик. Ясно, думаю, отдыхающий.

– Мне бы, – говорю, – Эзру Планкета, фермера.

– Собственной персоной, – отвечает он. – Чем могу служить?

Тут у меня аж язык отняло. Стою, пялюсь на него во все глаза, а в голове песенка крутится про трудягу-хлебороба. При виде этого фермера все мои разнообразные штукенции по облегчению его кошелька поблекли, как банка тушенки против говяжьей туши.

– Ну же, – говорит он, прищурившись, – смелее. Вижу, у вас левый карман заметно отвисает. Начнем с золотых слитков. Мне про слитки как-то всегда интересней слушать, чем про двухмесячные векселя и заброшенные серебряные прииски.

Где-то в подкорке моего мозга поселился нехороший зуд, словно меня околпачили, но я твердой рукой вытащил слиток, бережно замотанный в носовой платок.

– Доллар восемьдесят, – говорит фермер, взвесив его в руке. – Пойдет?

– Да тут одного свинца на два с полтиной, – с достоинством парировал я, убирая слиток назад.

– Как скажете, – говорит он. – Но я бы все-таки приобрел его для своей коллекции. На прошлой неделе, между прочим, взял пятитысячный за 2.10.

Тут из дома доносится звонок телефона.

– Заходи, прохвост, – говорит мне фермер, – полюбуйся на мое скромное жилье. Тут временами такая тоска одному. Это, наверное, из Нью-Йорка звонят.

Мы зашли в дом. Комната напоминала маклерскую контору на Бродвее – дубовые столы, два телефонных аппарата, кожаные стулья и кушетки, картины маслом в позолоченных рамах в локоть глубиной, а в углу стрекочет телеграф, выдавая последние новости.

– Алло-алло! – говорит этот чудной фермер. – Это Риджент-театр? Да, это Планкет из Вудбайна. Забронируйте на пятницу четыре места в первом ряду – как обычно. Да-да, на пятницу. Всего доброго.

– Я дважды в месяц езжу в Нью-Йорк; люблю театр, знаете ли, – поясняет он мне, вешая трубку. – Сажусь в Индианаполисе на шестичасовый экспресс, провожу десять часов среди огней большого города, и двое суток спустя возвращаюсь домой как раз перед закатом. Да уж, сермяжный труженик серпа и мотыги все же сделал шаг вперед из первобытно-общинного века, вы не находите, м-р Шулер?