Антоний Оссендовский - Ленин

Не поднял, однако, на нее глаз, боялся заглянуть в ее зрачки, полные сердечных блесков.

– Для меня Бог существует! Я люблю Его, а рядом с ним Волю! – шепнула она.

– Лена! – бросил он сдавленным голосом, как если бы умолял ее о помощи.

Не видел, но догадался, что она протягивает к нему ручку, маленькую, с ямочками над каждым пальчиком. Он схватил ее, потянул почти грубо, почувствовал у своей груди бьющееся сердце Лены, и так привлек ее к себе и, щуря темные раскосые глаза, впился устами в ее холодные дрожащие губы.

– Твоя, твоя на всю жизнь, до последнего дыхания! – шепнула она с воодушевлением.

– На всю жизнь! – повторил он, и внезапно какой-то холод закрался в грудь юноши.

Не знал, или почувствовал фальшь в этих горячих словах, или охватило его злое предчувствие.

Елена, как настоящая женщина, уже планировала всю их жизнь.

– Воля закончит университет и станет адвокатом, защищать будет только самых несчастных, наиболее обиженных, как, например, Дарью, которая пошла странствовать; я закончу медицинский факультет и буду лечить самых бедных и одиноких.

Дальнейший разговор прервал профессор Остапов. Остановился на пороге и позвал:

– Идите, приятели, на ужин!

После этого разговора с Леной Ульянов старался каждую свободную минуту проводить у Остаповых. Забросил даже Маркса. В этом периоде первой любви представлялось ему, что он излишне холодный и суровый.

Мария Александровна догадалась до истины и была довольна оборотом дела.

– Очень порядочная и милая девушка! – призналась она мужу. Из хорошей семьи, серьезная, учтивая. Может, Бог даст, что дойдет это до результата. Радовалась бы этому!

– Естественно! – соглашался Ульянов. – Отец-генерал, лучший врач в городе. Это партия!

– Самое главное, что это очень достойная девушка, рассудочная и с добрым сердцем! – поправила мужа госпожа Ульянова.

– Ну и хвала Богу! – отозвался, потирая руки, отец.

Никто не знал, что Владимир переживал в это время муки сомнения. Чувствовал, что изменяет чему-то, что более важно в его собственной жизни. Припомнил себе пьяного Остапова, рассказывающего об угрызениях совести Иуды. Теперь он понимал, что еще подсознательная, неуловимая измена связана с Леной.

– А если бы сделать так, как с коньками и латынью? Покинуть Лену и взяться снова за Маркса, за свои заметки, за книги?

Не мог, однако, он преодолеть себя и шел к Остаповым, мученическим взглядом смотрел в голубые глаза Елены, улыбался отблескам на ее золотистых косах и чувствовал приятную дрожь возбуждения, когда, морща брови, она внимательно слушала его слова.

Молодой был, не мог понять, что раз представился ему случай сравнения питаемого к этой милой девушке чувства с коньками, отрывающими его от работы, значило это, что не любил ее на всю жизнь, до последнего дыхания.

Не знал этого и боролся с поглощающей его первой любовью. Боролся… поддавался ее сладким чарам и стряхивал с себя чары, чтобы в минуту слабости снова попасть к ней в руки. Ощущал то, что переживали святые во время искушения, уводящего их с божьих дорог. Поддавались соблазну, уже прикасались жаждущими устами колдовской отравленной чаши и… отбрасывали ее, чтобы оставаться в муке, прямо-таки снова валились и мечтали о новом прекрасном видении, соблазнительном, заманчивом. Презирали себя, бунтовали против слабости духа, терзали себя и побеждали во имя Божие, шагая дорогой, покрытой острыми камнями и колючками.

– Во имя какого бога должен бороться? – спрашивал себя Владимир. – Кто требует от меня этой жертвы?

Ответа нет ниоткуда – только где-то в лабиринте мозга скользнула как ловкий змей мысль удивительная, беспокойная, словно наивысшее повеление: ««Должен быть одиноким, свободным от житейских хлопот, ничем не связанным! Отдай все силы, всю мощь разума, весь жар никого не любящего сердца!».

– Чему или кому должен отдать? – шептал, чувствуя сотрясающую его дрожь.

Снова молчание. Новая борьба, сомнения, угрызения совести, слабость, голубые глаза Лены, золотые волосы и – мука, мука свыше сил!

Александр Ульянов, закончивши с червями и микроскопом, приглашал к себе коллег и знакомых. Во флигеле было шумно почти ежедневно, а комнату наполняли облака дыма и голоса спорящей молодежи.

Когда появлялся старший Ульянов, гордый невыразимо недавно полученным Крестом Святого Владимира, предоставляющим ему наследственное дворянство, молодежь умолкала сразу и завязывала ничего не значащие банальные разговоры. Однако до ушей отца доходили одиночные слова. Были это ужасные слова: революция, свобода народу, геройский поступок Желябова… Делал позднее горькие упреки сыну, говоря, что эта «банда безбожников» доведет до погибели всю семью.

Однако слухи о собраниях в доме статского советника и кавалера Ордена Святого Владимира дошли, наконец, до полицмейстера. Пригласил он к себе Ульянова и по-приятельски предупредил о том, что уже замечен и находится под наблюдением его дом, а особенно Александр Ильич, как он выразился, «молодой человек с незаурядным талантом ученого, но, к сожалению, зараженный преступными мечтаниями масонов и революционеров из партии убийц святого царя, Александра Освободителя». Старик устроил такой скандал сыну и так вспылил, что упал в обморок. Болел тяжело в течение двух недель, присматриваемый доктором Остаповым. Александр перенес свои собрания в какую-то конспиративную квартиру. В доме воцарилось спокойствие и согласие.

Зная, что отец любит шахматы, Александр часто с ним играл, а старик никогда уже не начинал разговора о неуместном для сына кавалера высочайшего ордена и таком опасном поступке. У него не было уже никаких подозрений.

Владимир думал так же. Внезапно это, однако, изменилось, так как однажды, возвратившись домой, заметил торчащую из-под подушки брата книжку. Взял ее в руки и сильно удивился. Она была очень тяжелой. Пользуясь отсутствием брата, он осмотрел ее старательно. Кусок железа, пыльный внутри, снаружи выглядел как книжка.

Страшная мысль блеснула в голове юноши. Сдавалось ему, что он понял все.

– Ты неосторожен, Саша! – произнес он, когда брат вернулся домой. – Такие вещи нужно прятать старательней.

Брат смешался и ничего не ответил.

«Та-ак! – подумал Владимир. – А однако, черви не помешали Александру стать революционером, а у меня Лена отнимает много времени и переводит мои мысли на мещанские, эгоистичные пути. Нужно с этим закончить!».

Не мог, однако… мучили его разные мысли, связанные с открытием, сделанным в комнате брата. Колебался и боролся с собой. Стоял на бездорожье и долго не находил выхода. Побледнел и исхудал ужасно. Молчал, однако, и с отчаянным упорством сжимал уста. Чувствовал себя, как человек, впервые подписывающий смертный приговор.